Эско Хякли, историк книги, историк библиотек, библиотековед; доктор; профессор; на протяжении многих лет был директором Университетской библиотеки Хельсинки — Национальной библиотеки Финляндии, президентом Европейской лиги научных библиотек, президентом объединения «Библиотека Балтика»

Для государственных деятелей прошлого книги и библиотеки, являвшиеся непременным условием развития науки и образования,
были также одним из основных средств достижения политических целей.

Коллекционирование книг во многих случаях является для книголюба-собирателя целью личного характера — как, например, если обратиться к XIX веку, для барона Иоганна Альберта Корфа и графа Петра Сухтелена, создавших обширные книжные собрания, наибольшая часть которых сегодня находится в Хельсинки. Для государственных же деятелей, и особенно для императоров, книги и библиотеки были тем средством, которому придавалось первостепенное значение в стремлении достигнуть целей политического характера. Но библиотеки являются также частью «хозяйства» науки, и поэтому их нельзя рассматривать в отрыве от ее контекста. Сотрудничество между библиотеками, например, в XIX веке, едва ли имело место. В основе самых серьезных, выходивших за территориальные границы, контактов между библиотеками было приобретение литературы, например, по линии книгообмена.
В течение большей части XIX века в Финляндии был только один университет.1 И связи между библиотеками представляли собой всего лишь узкий сегмент связей в области культуры, сложившихся между Санкт-Петербургом и Финляндией.

«Под крылом» Императора

Новый статус Финляндии, который она, войдя в состав Российской империи, обрела после 1809 г., открыл перед университетом и его библиотекой новые перспективы для развития деятельности. Покорив страну, император пожелал расположить к себе «общественное мнение». Тогда практически не было СМИ — мнения формировали, в первую очередь, церковь и университет, на которые, естественно, и обратил свое внимание император. Условия деятельности университета значительно улучшились.2
Среди всего прочего император предоставил университету — и это было частью целенаправленного содействия ему — право на получение обязательного экземпляра всего того, что издавалось в огромной империи.3 В условиях России предоставление этого права было серьезным исключением — такой привилегии не имел даже Московский университет. Это решение сыграло важную роль, ибо благодаря ему сложилась основа для развития дальнейших связей между университетом и столицей Российской Империи.4
Затем неожиданно предоставился новый повод оказать поддержку библиотеке — когда сильный пожар, случившийся в Турку осенью 1827 г., разрушил весь центр этого города. Университет утратил и свою библиотеку. Когда ее вскоре после этого перевели в Хельсинки, там пришлось приступать к работе, почти не имея книг. Многие учреждения России отнеслись к этому несчастью с большим сочувствием, вследствие чего университет получил многочисленные книжные пожертвования.
Главный, и с научной точки зрения самый значимый дар поступил от Императорской Академии наук. Академия передала не только большое количество дублетных экземпляров, но и наибольшую часть своих фондов литературы по теологии и юриспруденции. Это были те научные дисциплины, которые не имели отношения к программе деятельности Академии.5 Большую активность в этом деле проявил и ректор Дерптского университета Густав Эверс — его инициатива дала такой результат, как решение императора направить во все научные учреждения рекомендации прийти на помощь университету в Хельсинки.6
Однако наиболее масштабные акции помощи были проведены по распоряжению самого императора. Он лично проявил живой интерес к делу оказания поддержки университету, оказавшемуся в столь бедственном положении. Университет получил много значительных книжных пожертвований, среди которых, помимо прочих, была большая часть (примерно 24 000 томов) библиотеки Мраморного дворца, являвшейся собственностью императорской семьи. Даром императора была и большая коллекция европейских диссертаций (около 30 000) томов, собранная графом Петром ван Сухтеленом (1751—1836). Таким же образом оказались в Хельсинки книги из крупных личных библиотек, например, части библиотек Йоганна Альберта Корфа, Михаила Ломоносова, Андрея Артамоновича Матвеева, Василия Никитича Татищева, семьи Радзивиллов и т. д.
Эти книжные пожертвования помогли университету создать хорошие фонды европейской литературы, которые во многих отношениях были лучше тех, что библиотека имела до пожара. Правда, в большинстве своем это были, прежде всего, исторически ценные издания, но университет получил таким образом и книги, которые пользовались спросом ежедневно. Ведь тогда продолжительность срока актуальности литературы была намного длиннее, чем в наши дни.7 Приток книг был столь велик, что разгрузить все сундуки до переезда библиотеки в новое здание — а это происходило в течение 1844—45 гг., было невозможно.
На базе обязательного экземпляра и вышеописанных книжных пожертвований в библиотеке сформировались достойные внимания исторически ценные фонды немецкой литературы.8

Научные контакты

Научные связи между Финляндией и Россией существовали еще и до 1809 г. Среди многих других в Турку учились молодые мужчины из так называемой старой Финляндии (Выборгская губерния), исключением были только лишь времена правления Павла I. И карьеру в России некоторые ученые сделали до 1809 г., среди прочих это были астроном и математик Андерс Йоган Лексель (1740—1784),9 исследователь Сибири Эрик Лаксман (1737—1796),10 ботаник Кристиан Стевен (1781—1863)11 и профессор-химик Микаэл Хольмберг (1745—1813). Лекселль и Лаксман были членами Академии наук.12
Первые контакты с Санкт-Петербургом и Россией у финского университета смогли сложиться благодаря имперскому канцлеру графу Николаю Петровичу Румянцеву (1754—1826). За столом переговоров в Хамине (Фредриксхамн), проводившимися в 1809 г., он был непримиримым защитником интересов России и хотел видеть Финляндию скорее губернией, нежели автономным Великим герцогством. Но позднее он предпринял многое, чтобы поддержать финский университет, возможно с тем, чтобы интегрировать ученых из Турку в сообщество русских ученых.
Румянцев проявлял живой интерес к истории России, изучение которой он поддерживал в финансовом плане. Он сознавал, что финно-угорские народы, обитавшие на северо-востоке России, относятся к самым ранним обитателям страны. Но их история была практически неизвестна. И при помощи финских ученых он хотел устранить белые пятна в области этих познаний. Но, к сожалению, ученым из Турку эта задача была не по силам, хотя самый великий до этого времени представитель финской исторической науки Генрик Габриэль Портхан уже строил подобные планы. Поэтому результат стараний Румянцева был весьма скромным. Однако он все же смог финансировать издание большого финского словаря Густава Ренвалля и поддержать первые шаги известного финского ученого Андерса Йогана Сьёгрена (1794—1855).13 Сьёгрен некоторое время служил у Румянцева библиотекарем, будучи преемником другого финна — А. Й. Гиппинга. Позднее Сьёгрен стал членом Академии и, помимо прочего, был первым директором Этнографического музея Санкт-Петербурга.14
Через Сьёгрена протянулись многие нити, связывавшие Финляндию и Петербург. Ему, например, удалось открыть перед молодым финским языковедом Матиасом Александром Кастреном (1813—1852) возможность отправиться в научно-исследовательское путешествие в Сибирь в составе экспедиции А. Т. Миддендорффа.15 Однако побывать там Кастрен смог только в 1845—49 гг. После Сьёгрена и Кастрена, вплоть до революции 1917 г., в Сибирь с научными целями отправлялось множество финских ученых, и они, можно сказать, решили ту задачу, которая была замыслом Румянцева.16
Во времена автономии 1809—1918 гг. связи между финскими и русскими учеными развивались в области многих научных дисциплин.17 Со стороны финнов основной целью контактов был, естественно, Петербург, хотя многие из них учились или работали и в Москве, и в Казани, и в Одессе.18 Россия и русские научные учреждения стали главными, если даже не сказать, самыми главными среди заграничных, партнерами в области научной работы по некоторым дисциплинам, не только в области финно-угристики. Например, почти все финские ориенталисты вплоть до 1880-х гг. учились в Петербурге. И они поддерживали регулярные контакты со своими тамошними коллегами.19 То же самое мы можем сказать и об археологах. Из ученых в области естественных наук особенно астрономы, метеорологи и геофизики все время работали в тесном контакте с учреждениями, располагавшимися в самом Петербурге и его окрестностях, например, в Пулкове и Павловске. В Пулковской обсерватории в качестве астрономов работали многие финны.20
Полностью образование в России получили лишь немногие, например, Георг Аугуст Форстен и Карл Тиандер.21

Русская библиотека

В финском университете — Александровском императорском университете в Финляндии преподавали русский язык и русскую литературу. В 1840 г. в штате университета были профессоры в области истории и статистики России, задачей которых было и преподавание русского языка и русской литературы. Это было заслугой ректора Санкт-Петербургского университета Петра Александровича Плетнева (1792—1865), который вел закулисную деятельность по формированию штата профессуры для финского университета. Плетнев хорошо знал сложившуюся в Финляндии ситуацию и хотел, чтобы финны были больше знакомы с Россией и ее культурой и могли ценить ее. Первым ординарным (штатным) профессором стал назначенный в 1841 г. по предложению Плетнева молодой талантливый уроженец Германии Яков Карлович Грот (1812—1893), который оставался в Хельсинки до 1853 г. Он был значимой личностью в культурной жизни России и позднее стал, помимо и других, членом Академии наук, а также он был учителем членов императорской семьи. Грот был важным посредником между Финляндией и Россией. Он переводил на русский язык произведения, которые в Финляндии были опубликованы на шведском языке, например, сочинения Й. Л. Рунеберга, национального поэта Финляндии.22
Благодаря Якову Гроту нам удалось вернуть право на обязательный экземпляр изданий, которые библиотека получала из России. Когда Грот был назначен профессором, он имел в своем багаже конкретные инструкции Плетнева, поясняющие, что ему следует делать с русскими книгами. Согласно Плетневу, их следовало отделить от остальных изданий, и составить из них русскую библиотеку. Этой русской библиотеке следовало стать «образцом библиотеки для всех университетских библиотек мира». Проблема была только в том, что у молодого Грота не было никакого опыта по формированию библиотеки.
Такое положение затянулось на несколько лет, пока не была собрана отделенная от других книг коллекция русскоязычных публикаций. Это стало предпосылкой необходимости новых помещений — как для новой Русской библиотеки, так и для университетской библиотеки. Отделенная от других фондов Русская библиотека была официально основана в 1848 г., и ею стал руководить профессор русского языка и литературы. В процессе выполнения этой задачи Грот руководствовался советами, которые давал ему Плетнев. В качестве отдельного учреждения Русская библиотека существовала до 1924 г., затем она была интегрирована в фонд университетской библиотеки. Эта библиотека представляла собой важный пункт поддержки русско-финских отношений, особенно в области культуры и литературы.23 Позднее она была переименована в Славянскую библиотеку. Она известна славистам всего мира.

Точки соприкосновения

Вышеназванные факты уже показывают, насколько большое значение придается связям Финляндии и России в области книжного дела и библиотек. В качестве еще одного, дополнительного, примера я хотел бы упомянуть большую частную библиотеку семьи Николаи. Библиотека подбиралась в течение второй половины XVIII в. и начала XIX века в Петербурге, затем хранилась в имении Монрепо в Выборге. Барон Людвиг Генрих фон Николаи был министром русского правительства и президентом Академии наук. По инициативе семьи библиотека в 1915 г. была перевезена в Хельсинки, в университетскую библиотеку, где она хранится и по сей день. Это очень ценная и прекрасная библиотека ученого времен эпохи просвещения.24
Очевидно, что связи между Петербургом и Хельсинки в области книжного дела и библиотек были почти односторонними — Петербург был стороной дающей. Однако Императорская Публичная библиотека получала один обязательный экземпляр всех публикаций, которые выходили в свет в Финляндии. Но их значение для библиотеки, вероятно, было небольшим. Равновесия легче было достигнуть в среде ученых.

Сотрудничество
новейшего времени

Контакты между научными учреждениями Финляндии и России были прерваны революцией, и после этого обязательные экземпляры уже не доставлялись. Только после Второй Мировой войны были предприняты попытки снова наладить такие связи. У финской стороны было ощущение неестественности того, что соседи не поддерживают никаких контактов друг с другом. Это я могу подтвердить на собственном опыте. Ведь мы сознавали, что в Ленинграде были коллекции и материалы, которые для финской науки имеют большое значение — не только книги, но и рукописи и архивные материалы.
Моя библиотека — университетская библиотека в Хельсинки — реализовала совместно с библиотеками и архивами Ленинграда, позднее Санкт-Петербурга, довольно много серьезных проектов. С нынешней Российской Национальной библиотекой мы раскрыли фонды рукописей, например, отдельные части обширного собрания автографов Петра ван Сухтелена, и фонды ранней английской литературы. Было устроено много выставок, сопровождавшихся печатными каталогами, а сейчас идет работа над большим проектом по микрофильмированию.
Совместно с Библиотекой Академии наук были проведены исследования в области истории книги. Объекты исследования, среди прочих, — личная библиотека Михаила Ломоносова и дары Академии в 1829 г. Совместно с историческим архивом Академии была проведена работа по микрофильмированию релевантных для финских ученых частей личных архивов М. А. Кастрена и А. Й. Сьёгрена.
Такое сотрудничество России и Финляндии было очень плодотворным. Мы много узнали друг от друга, не только о фондах и об истории книги, но и о новейших методах работы в библиотечном деле. Если и следует что-то сказать о практических проблемах, то можно сослаться на языковые трудности. К сожалению, теперь русским языком владеют лишь немногие финские библиотекари.

1 Относительно более ранней истории библиотек Финляндии см. в работах Эско Хякли, Финляндия, например в: Bibliotheken der nordischen Lander in Vergangenheit und Gegenwart. Hrsg. von Christian Callmer und Torben Nielsen. Wiesbaden 1983. (Elemente des Buch- und Bibliothekswesens Bd. 9). S. 248—251. А также: Esko Hakli. Bibliotheken in Finnland. В: Handbuch deutscher historischer Buchbestande in Europa. Bd. 7.2. Hildesheim 1998. S. 15—23.
2 Об истории университета см.: Matti Klinge. Eine Nordische Universitat, Die Universitat Helsinki 1640—1990. Helsinki 1992. S. 219—222.
3 Относительно других мер по оказанию поддержки можно упомянуть, что бюджет университета был увеличен вдвое и что большое главное здание, работы по строительству которого велись уже давно, наконец-то было достроено. Увеличилась также и численность профессоров и других преподавателей.
4 Только лишь небольшая часть количества публикаций имела прямое отношение к обучению и исследовательской работе, к тому же частично это были книги на тех языках, на которых в Хельсинки никто не читал. Наряду с публикациями на русском языке, библиотека получала массу публикаций и на других языках, на которых говорили в царской империи, например, на немецком, французском, польском, эстонском, латышском, на иврите и идише, а также на многих кавказских языках.
5 Collections donated by the Academy of Sciences of St. Petersburg to the Alexander University of Finland in 1829. An annotated Catalogue. Сост. Sirkka Havu and Irina Lebedeva. Helsinki 1997 (Publications of the Helsinki University Library 61).
6 Особое внимание император уделял программе по строительству университета и способствовал ее выполнению, направляя на это финансовые субсидии. В результате университет получил совсем иные условия для работы, нежели те, какие были у университета в Турку. К новым монументальным зданиям относилось и здание библиотеки, пользоваться которой стало возможно по прошествии периода 1844—45 гг.
7 См. Arne Jurgensen. Universitetsbiblioteket i Helsingfors 1827—1848. Helsingfors 1930. (Helsingfors universitetsbiblioteks skrifter 14). Новое издание: Helsingfors 1980 (Helsingfors universitetsbiblioteks skrifter 44).
8 Handbuch deutscher historischer Buchbestande in Europa. Hrsg. von Bernhard Fabian. Bd. 7.2. Hildesheim 1998. S. 27—52.
9 K. F. Slotte. Matematikens och fysikens studium vid Abo universitet. Heksingfors 1989. (Abo universitets lardomshistoria 7 = Skrifter utg. af Svenska literatursallkapet i Finland 37). S. 93—97.
См. также: Gelehrte Kontakte zwischen Finnland und Gottingen zur Zeit der Aufklarung. Ausstellung aus Anlass des 500-jahrigen Jubilaums des finnischen Buches. Gesamted Esko Hakli. Gottingen 1988. S. 153—154.
10 Wilth Lagus. Erik Laxman, hans lefnad, resor, forskningar och brefvaxling. Helsinffors 1880. (Bidrag till kannedom af Finlands natur och folk. 34): Pentti Aalto. Oriental Studies in Finland 1828—1918. Helsinki 1971. (The History of Learning and Science in Finland 1828—1918, 10b). S. 22—23.
11 Aalto (см. прим. 10), S. 25—26.
12 Одним из самых первых предпринял поездку в Россию с целью исследовательской работы Генрик Бреннер (1669—1732), который вместе со шведским послом Людвигом Фабрициусом отправился в 1697 г. в путешествие в Россию и Персию. Во время этого путешествия он смог изучить, среди всего прочего, и некоторые из финно-угорских народов, но особенно внимательно он изучал армянские и грузинские рукописи. Когда экспедиция на обратном пути добралась до Москвы, разразилась Великая Северная война, и Бреннера, оказавшегося пленником, держали в заключении в разных городах, например, в Казани и в Москве. Вернуться домой он смог только лишь в 1722 г. Бреннера время от времени даже считали основоположником армянской филологии. Во время войны многие шведские офицеры были заключены в тюрьмы. Им пришлось провести многие годы в Сибири. Некоторые из них занимались там научной работой, как например, Филипп Йоганн фон Штраленберг (1677—1747). Для своего труда по географии, которое было издано в Стокгольме в 1730 г. под названием Historisch-geographische Beschreibung von nord- und Osgtoeichen Theil von Europa und Asia он воспользовался почерпнутыми из трудов Бреннера сведениями о кавказских языках. Aalto (см. прим. 10), s. 13—15.
13 Esko Hakli. Valtakunnankansleri Nikolai Petrovis Rumjantsev Suomen tieteen suosijana. /Nikolai Petrovis Rumjantsev als Gonner der finnischen Wissenschaft/. В: Res publica literaria. Ed. Esko Hakli et Kristina Ranki. Helsinki 2001. (Publications of the Helsinki University Library, 71). S. 35—45.
14 Michael Branch. A. J. Sjogren. Studies of the North. Helsinki 1973. (Memoires de la Societe Finno-ougrienne 152); Mikko Korhonen. Finno-ugrian Language Studies in Finland 1828—1918. Helsinki 1986. (The History of Learning and Science in Finland 1828—1918; 11). S. 41—50. См. также: G. D. Komkov, B. V. Levsin, L. K. Semenov. Geschichte der Akademie der Wissenschaften der UdSSR. Hrsg. u. bearb. von Conrad Grau. Berlin 1981. S. 192—193.
15 Michael Branch. M. A. Castrenin matkojen alkuvaiheista. В: Virittaja 72 (1968). S. 336—348.
16 Кроме Сьёгрена и Кастрена были и другие, среди которых Аугуст Альквист, Арвид Генетц, Эмиль Нестор Сетеля, Фран Вольдемар Поркка, Хейкки Паасонен, Юрио Вихман, Кустаа Карьялайнен, Арттури Каннисто, Тойво Вильхо Лехтисало, Карл (Кай) Рейнгольд Доннер, Густав Джон Рамштедт, Арво Мартти Рязянен и Яало Лахья Калима. Калима в 1917 г. был экстра-ординарным профессором в области финно-угорской лингвистики в Казанском университете. Корхонен — см. прим. 14.
17 Исследования в России поощрялись и поддерживались многими стипендиями. Особые щедроты Академии наук самым разнообразным образом выпадали и на долю финнов в виде всякого рода помощи и даже в виде финансовой поддержки. Один высокопоставленный представитель Академии сообщал в 1890 г. этнологу и археологу А. О. Хейкелю следующее: «Мы не испытываем ревности, как Археологическое общество в Москве, если наши материалы публикует кто-либо другой». Аалто (см. прим. 10), s. 32.
18 В начале времен автономии контакты с Россией и учеба в России поощрялись в виде стипендий и со стороны высочайших инстанций. Финский университет был высшей школой небольшого масштаба. До середины XIX века численность профессоров была в среднем всего 30 человек и количество студентов примерно 400—500. После эпохи расцвета, пришедшейся на последнее десятилетие XVIII века, контакты университета с зарубежьем были весьма скудными. В столь новой ситуации новые возможности контактов с Санкт-Петербургом означали их возобновление. Особенно большую роль в этом деле сыграла Академия наук. Многие финны смогли опубликовать свои работы в выпускаемых Академией сериях и с течением времени некоторые из них даже стали ее членами-корреспондентами. Казалось, что бы энтузиазм, проявленный с целью завязать контакты в Санкт-Петербурге с учеными по многим областям знания был довольно большим. Но, он заметно убавился — за исключением вышеназванных областей знания — когда установились и стали развиваться связи с другими странами Европы, особенно с Германией и Францией.
19 Для финских ориенталистов главными научными учреждениями были, среди прочих, Педагогический институт в Санкт-Петербурге (Восточный институт) и Казанский университет. Здесь из некоторых финнов можно упомянуть и таких, как Габриэль Гейтлин, Георг Аугуст Валлин, Герман Келлгрен, Эрнст Аугуст Штрандман, Клаус Аугуст Рейнгольд Тёттерман и Карл Фредрик Энеберг.
20 В Пулкове среди прочих работали Лоренц Линделёф, Гуго Гюльден и Отто Вильгельм Неовиус, все они были математики. Gustav Elfving. The History of Mathematics in Finland 1828—1918. Helsinki 1981 (The History of Learning and Science in Finland 1828—1918, 4a). P. 37, 52. 110. В области геофизики имело место тесное сотрудничество, особенно под руководством Густава Габриэля Хэллштрёма и Йоганна Якоба Нервандера. Heikki Simojoki. The History of Geophysics in Finland 1818—1918. Helsnki 1978 (The History of Learning and Science in Finland 1828—1918, 5b). P. 15, 23—24.
Поскольку речь велась, в основном, о метеорологии, шел регулярный обмен метеорологическими наблюдениями. Из химиков следует упомянуть Пера Адольфа фон Бонсдорффа (1791—1839), поскольку ему было присвоено звание члена-корреспондента Академии наук. Минералог Аксель Гадолин (1818—1892) был не только генералом артиллерии — еще в 1873 г. он стал членом-корреспондентом, в 1875 г. экстраординарным, а в 1890 г. действительным членом Академии (cм. прим. 14, s. 714). Зоолог Александр фон Нордманн, до того, как стал профессором в Хельсинки, был профессором в Казани.
21 Max Engman. Finland och Ryssland 1917—1919. Tre variationer av Karl Tiander. В: Historiska och litteraturhistoriska studier 76. Helsingfors 2001. (Skrifter utg. Av Svenska literatursallskapet i Finland, 634). S. 253.
22 См. обширную переписку с Плетневым, его наставником, она опубликована: Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. Под ред. К. Я. Грота. Т. 1—3. С.-Петербург 1896. Выборочно издана Вальтером Гроундшрёмом на шведском языке: Utdrag ur J. Grots brevvaxling med P. Pletniov angande finska forhallanden vid medlet av 1800-talet. Overs. Av Walter Groundstroem. 1-—2. Helsingfors 1912, 1915. (Skrifter utg. Av Svenska literatursallskapet i Finland, 106, 119).
23 Долгое время Русская библиотека была народной библиотекой-читальней для проживавших в Хельсинки русских, которая достигла более высоких показателей книговыдачи, чем университетская библиотека. В основном, для чтения брали беллетристику. Однако в то же время были попытки сформировать эту библиотеку как научную. Поэтому были отсортированы большие группы изданий, например, книги для детей и т. п., которые были подарены русскоязычным заведениям Хельсинки. Техническая литература была передана в Технический институт и т. д. Ежедневные газеты были представлены скудно. Из-за больших расходов на транспортировку их из России библиотека отказалась от большинства газет. Комплектовали и хранили только самые важные и самые толстые газеты.
24 См. например: Esko Hakli. Wurttembergische Hintergruende in der Bibliotheksgeschichte Finnlands. В: Buecher, Menschen und Kulturen. Festschrift fur Hans-Peter Geh zum 65. Geburtstag. Hrsg. von Birgit Schneider u. Vera Trost. Munchen 1999. S. 177—187. А также: Esko Hakli. Off the Record 2. Articles and Papers. Aufsatze und Vortrage. Helsinki 2002. S. 158—178. Edmund Heier. L. H. Nicolay (1737—1829) and his contemporaries. The Hague 1965. (International Archives of the History of Ideas, 9).

Доклад на IV международном симпозиуме по немецкой культуре Северо-Востока Европы. Перевод Н. Л. Володиной.