Михаил Юрьевич Матвеев, старший научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ, кандидат педагогических наук

Рассмотрев произведения зарубежной художественной литературы по хронологическому признаку и выделив наиболее распространенные «типы» библиотечных работников
(см. № 5, 6, 8 «Библиотечное Дело» за 2004 г.), проанализируем
отдельные жанры, отмечая наиболее характерные «библиотечные» ситуации.

Анализируя зарубежную художественную литературу, рассмотрим такие жанры, как философская проза, социально-психологическая проза, детективы, любовные романы, фантастика, фэнтези, мистика и ужасы.
Применительно к философской прозе отметим, что зарубежная литература значительно превосходит русскую по числу произведений, содержащих обобщения философского характера, касающихся роли, задач и функций библиотеки (другое дело, что большинство подобных изданий весьма пессимистичны по своей сути). Здесь можно выделить по меньшей мере пять основных «мотивов», связанных с книгами и библиотеками:
1. Описание неких «роковых» книг, содержащих секреты мироздания (данные книги либо утрачиваются различными персонажами, либо находятся и расшифровываются). Тема потерянной (или найденной) книги с загадочным содержимым является одной из самых распространенных в зарубежной литературе ХХ в. (причем не только в философской прозе, но и в детективах, фэнтези, фантастике и т. д.). Сакрализация книги приводит к включению ее в ряд мистических понятий, а кодирование смысла — к ограничению числа имеющих доступ к тайному знанию.4 Ограниченный доступ может быть привлекательным (особенно для тех, кто его имеет!), но его последствия, как правило, бывают плачевными.
И действительно, «роковые» книги если и не ведут к непосредственному контакту с дьяволом (как у того же А. Переса-Реверте), то, во всяком случае, способствуют тому, что человек «замыкается» в себе и все больше удаляется от реального мира. Так происходит с Аурелиано Бабилонья — персонажем романа Г. Г. Маркеса «Сто лет одиночества».5 Он всю жизнь занимался расшифровкой манускриптов Мелькиадеса, в которых было предсказано будущее его рода. Постоянно посещал имеющуюся в Макондо книжную лавку, приобрел горы книг и... в точности оправдал проклятие одиночества, довлеющее над родом Буэндиа. В этом случае разгадка «рокового» манускрипта становится чем-то вроде неотвратимо приближающейся смерти: «Декодированный текст перестает быть текстом как носителем тайного смысла, он исчезает, превращаясь в пустоту, в ничто, превращая в ничто всю историю Макондо и рода Буэндиа».4
Упоминание о «судьбоносной» книге можно обнаружить и в новелле Х. Л. Борхеса «Вавилонская библиотека».1 Огромная, поистине Вселенская библиотека, изображенная здесь, не исключает вероятности того, что где-то есть некая всеобъемлющая книга, объединяющая содержание всех прочих книг.
2. Библиотека не столько хранит истину, сколько прячет ее за многими тысячами и миллионами книг. Во всяком случае, если библиотека приравнивается ко Вселенной (как у Борхеса), в ней можно обнаружить практически все: «подробнейшую историю будущего, автобиографии архангелов, верный каталог Библиотеки, тысячи и тысячи фальшивых каталогов, доказательство фальшивости верного каталога, гностическое Евангелие Василида, комментарий к этому Евангелию, комментарий к комментарию этого Евангелия, правдивый рассказ о твоей собственной смерти, перевод каждой книги на все языки...».1 Что же касается самой главной (всеобъемлющей) книги, то и на нее есть «управа» — вполне возможно, что где-то есть библиотекарь, ее прочитавший и спрятавший от людей. Похожую мысль можно обнаружить и у У. Эко в «Имени розы»: «И лишь библиотекарь, понимающий смысл расстановки томов, по степени доступности данной книги может судить, что она содержит — тайну, истину или ложь. Он единолично решает, когда и как предоставить книгу тому, кто ее затребовал, и предоставить ли вообще. <...> Ибо не всякая истина — не всякому уху предназначается, и не всякая ложь может быть распознана доверчивой душой. Посвященный может прозреть свет даже в лжеучении. Библиотека защищается сама, она непроницаема как истина, которую хранит в себе, коварна, как ложь, в ней заточенная».8 Можно сказать, что описанный в «Имени розы» библиотекарь Хорхе — с его «руководством чтением», ненавистью к юмору и желанием отравить всех читателей, лишь бы они не прочли ничего «предосудительного», — является одним из наиболее ярких примеров того, как зарубежные писатели представляют себе «образцового» библиотекаря-хранителя.10
3. Библиотеки часто сопоставляются с кладбищами и лабиринтами. При этом лабиринт можно рассматривать и в духовном плане (как лабиринт человеческого познания), и в материальном (само здание библиотеки и непосредственное расположение книг). Учитывая сказанное выше, остается признать, что библиотеки в глазах писателей — «всего лишь крепости, сконструированные в мрачном стиле, чтобы сохранять знания и скрывать правду».11 А образ кладбища возникает преимущественно потому, что большинство авторов тех книг, которые находятся в библиотеке, уже давно умерли. Конечно, можно предположить, что авторы продолжают существовать в своих творениях, «оживая» при каждом новом прочтении книги, но все не так просто. По мнению зарубежных писателей, подобное «оживление» само по себе весьма проблематично, поскольку книг на свете существует великое множество, и чтобы их все прочесть, требуется вечность (это, в частности, можно обнаружить у Х. Л. Борхеса и Ж.-П. Сартра). Кроме того, если кто-либо и станет заниматься «всеобъемлющим» чтением, то результат подобного занятия может оказаться весьма неожиданным и далеким от совершенства.
И действительно, для человека, оказавшегося среди бесконечного множества книг, интерес представляет не столько поиск интересных авторов и даже не столько поиск истины как таковой, сколько поиск оправдания самого себя и собственной жизни. Но книги достаточно противоречивы, и чем больше возможностей раскрывает перед читателем библиотека, и чем большее количество книг он прочитывает, тем меньше шансов отыскать такое оправдание. У Х. Л. Борхеса это описано так: «Пилигримы до хрипоты спорили в узких галереях, изрыгали черные проклятия, душили друг друга на изумительных лестницах, швыряли в глубину туннелей обманувшие их книги, умирали, сброшенные с высоты жителями отдаленных областей...».1 С другой стороны, неумеренное чтение книг может перерасти и в их «пожирание», и тогда возникает образ дотошного, педантичного и... малопривлекательного всезнайки. В романе Ж.-П. Сартра «Тошнота»7 присутствует некий Самоучка, боготворящий библиотеку и осваивающий знания самым невероятным образом — в алфавитном порядке авторов. Понятно, что этот «метод» неизбежно влечет разочарование в самом знании — при таком подходе оно не доставляет ни малейшего наслаждения. Кроме того, любовь Самоучки к красивым афоризмам и сентенциям приводит его к полной путанице — он боится записывать собственные мысли, руководствуясь следующей логикой: раз мысль своя собственная, значит, она не верна, поскольку раньше она никому не приходила в голову. В итоге все разглагольствования гуманиста-Самоучки о любви к человеку начинают странным образом контрастировать с общим фоном, описанным в романе: заурядным кафе с заурядными обывателями, заурядной библиотекой, а по большому счету — и с ничтожеством самого Самоучки, который набит цитатами и знаниями, самодоволен и недалек.
Помимо кладбищ и лабиринтов, в художественной литературе можно обнаружить другие, более частные «библиотечные» ассоциации. Так, многие писатели, описывая библиотеку, непременно упоминают многочисленные лестницы и зеркала. Лестницы олицетворяют своеобразный «подъем» (приобщение) к знанию (или же, наоборот, «спуск», т. е. деградацию), а зеркала символизируют множественность миров, содержащихся в библиотеке, ее непостижимость и ирреальность.
Образ библиотеки, отождествляемой писателями с особым миром (особой реальностью) выглядит, конечно, достаточно впечатляюще, но в то же время эта «реальность» чаще всего показывается как нечто чуждое и враждебное человеку. Отсюда возникает еще одна распространенная в зарубежной литературе тема — описание страха перед библиотекой.
4. Страх перед библиотекой достаточно многолик. Немалая часть описаний подобного чувства относится к «легкой» литературе (прежде всего, к детективам и романам ужасов). Но и в «серьезной» литературе можно обнаружить некоторые характерные моменты, связанные с этой темой:
• страх перед библиотекой — это страх перед неизведанным или же страх, вызванный недостаточностью человеческих знаний об окружающем мире. Любопытным представляется тот факт, что зарубежные писатели нередко «помещают» перед входом в библиотеку каменных (бетонных, мраморных) львов, тем самым намекая на некую опасность, грозящую человеку;4
• огромная библиотека — это свидетельство того, что обо всех явлениях в мире уже написано, и ничего оригинального или нового сказать уже нельзя. «Уверенность, что все уже написано, уничтожает нас или превращает в призраки».1 Нечто подобное происходит и в романе Г. Г. Маркеса: гибель Макондо, как и гибель рода Буэндиа, в некоторой степени была вызвана тем, что их история уже была написана;
• библиотека может быть источником знания, но она же может быть и источником соблазна. Особенно острый соблазн возникает как раз в том случае, когда доступ в библиотеку ограничен. По мнению Вильгельма из «Имени розы», «благо книги — в том, чтобы ее читали... Эта библиотека рождена, надо думать, для защиты собранных здесь книг. А сейчас она живет для их погребения. Через это она и сделалась рассадником непотребства»;8
• библиотека в художественной литературе — едва ли не самый главный символ порядка, и любое действие читателей может быть воспринято как его нарушение.9 Именно поэтому возникает образ «черной дыры», образующейся после того, как с полки была снята та или иная книга. С другой стороны, абсолютный порядок может быть страшен даже сам по себе (обитателей Вавилонской библиотеки сводит с ума не столько бессчетное количество книг, сколько сама система, по которой они размещены в библиотеке).
5. Распространенный в зарубежной литературе мотив — разочарование в книжном знании. Его логика примерно такова: если книги — это всего лишь отражение жизни, то библиотекари — только бледные копии живых людей (библиотека в данном случае изображается в виде своеобразной «книжной стены», отгораживающей человека от реального мира). Кроме того, страсть к книге нередко описывается и как проявление страха перед случайностями, которые бывают в жизни. В «Клубе Дюма» А. Переса-Реверте выражается мысль, что книги для человека привлекательны потому, что в реальной жизни слишком многое происходит случайно, а в мире литературы все «подгоняется» под логические законы.6 Яркий пример — Читатель из новеллы Г. Гессе «Книжный человек», который, прочитав горы книг, так и не стал счастливым человеком. Чем больше он читал книги, тем больше возникало у него сомнений по поводу того, что же именно они дают человеку:
• в книгах нельзя искать абсолютную панацею от «жизненных бурь»;
• книги не дают ответа на вопрос, почему человечество постоянно повторяет одни и те же заблуждения и ошибки;
• литература — это средство закрыть внутреннюю пустоту, но не средство ее преодолеть, и т. д.2
Самым ярким выражением мучающих Читателя сомнений стал его сон, где он увидел самого себя, строящего огромное здание из всех книг на свете. Далее он заметил, как «...часть стены зашаталась, книги начали выскальзывать из кладки и падать в бездну. Сквозь зияющие бреши ворвался страшный свет, и по ту сторону книжной стены увидел он нечто ужасное: в чадящем воздухе — невообразимый хаос, кашу из живых существ и предметов, людей и ландшафтов, увидел умирающих и рождающихся детей и животных, змей и солдат, горящие города и тонущие корабли; он слышал вопль и дикое ликование, лилась кровь, струилось вино, нагло и ослепительно полыхали факелы...» Вывод, который сделал для себя Читатель после такого сна, был печален, но в то же время закономерен: «Он обманут — обманут по всем статьям! Читая, переворачивая страницу за страницей, он жил бумажною жизнью; а за нею, за этой гнусной книжной стеной, бушевала настоящая жизнь. Горели сердца, клокотали страсти, разливались кровь и вино, торжествовали зло и любовь. И все это к нему не относилось, все это происходило с другими, он же чувствовал лишь скользящие под пальцами тени на бумажных страницах...»2
Образ книжной стены присутствует и в упоминавшемся ранее романе Э. Канетти «Ослепление», причем в более трагическом контексте: Петер Кин, прежде чем сгореть вместе со своей библиотекой, «строит из книг мощное укрепление», отгораживающее его от окружающего мира.3
Изолированность библиотеки от остального мира иногда приводят и к тому, что писатели начинают описывать ее как заурядное (и не слишком-то нужное) учреждение в ряду таких же банальных и безликих учреждений, будь то музей, кафе или ресторан. Подобное описание содержится, в частности, в романе Ж.-П. Сартра «Тошнота». Традиционная книжная мудрость здесь попала в разряд неких «этикеток», прописных истин, весьма далеких от настоящей, а читатели и библиотекари заняты не столько процессом чтения, сколько наблюдением друг за другом, перерастающим во всеобщую подозрительность.
В целом, образ библиотеки в философской прозе представляется довольно противоречивым. С одной стороны, чтение книг представляется писателям сложным творческим процессом, не уступающим их написанию, и именно прочитанная книга порождает в человеке состояние его подлинности и неповторимости. С другой — книга является прямым олицетворением «тайн бытия», и эта мысль получает в художественной литературе весьма своеобразное отражение, заключающееся в многочисленных образах «роковых» книг, не приносящих своим владельцам ничего хорошего.

1 Борхес Х. Л. Сочинения: В 3-х т. / Пер. с исп.; Составл., предисл. и коммент. Б. Дубина. — 2-е изд., доп. — Тверь: Полярис, 1997. — Т. 1. — 607 с.
2 Гессе Г. Магия книги: Сб. эссе, очерков, фельетонов, рассказов и писем о книгах, чтении, писат. труде, библиофильстве, книгоиздании и книготорговле / Послесл. А. Науменко. — М.: Книга, 1990. — 238 с.
3 Канетти Э. Ослепление: Роман / Пер. с нем. С. Анта; Послесл. Д. Затонского. — М.: Панорама, 1992. — 496 с. — (Сер. «Лауреаты Нобелевской премии»).
4 Киричук Е. В. Хронотоп библиотеки и аллюзия «потерянной книги» в зарубежной прозе ХХ в. // Пушкинские чтения—2002: Материалы межвуз. науч. конф. 6 июня 2002 г. — СПб., 2002. — С. 227—230.
5 Маркес Г. Г. Сто лет одиночества / [Пер. с исп. Н. Бутыриной и др.]. — М.: Баян, 1992. — 447, [1] с.
6 Перес-Реверте А. Клуб Дюма, или Тень Ришелье / [Пер. с исп. Н. Богомоловой; Худож. А. Бондаренко]. — М.: Иностранка, 2002. — 596, [1] с.: ил. — (Лекарство от скуки).
7 Сартр Ж.-П. Тошнота: Роман / [Пер. с фр. Ю. Я. Яхниной]. — СПб.: Азбука, 1999. — 255 с.
8 Эко У. Имя розы: Роман / Пер. с ит. И. Костюкович; Послесл. Ю. М. Лотмана. — М.: Кн. палата, 1989. — 486 с.
9 Bohm N. S. Essay on «image is everything» as it relates to librarians // http://www.biermans.com/culminating/ bohm1.htm
10 Brown-Sved C., Sands C. B. Librarian in Fiction: A Discussion // http://www.valinor.ca/e13.htm
11 Hall A. Behind the bun, or Batgirl was a librarian // http://www.molo.lib.ch.us/molo/STAFF/bat2.html