Егор Николаевич Яковлев,
аспирант кафедры истории отечества и зарубежных стран Республиканского гуманитарного института СПбГУ, автор книги «Русские гиганты адвокатуры»

«Творец людей, глашатай книг и вкусов» — так назвал князя Александра Ивановича Урусова поэт Максимильян Волошин. Это меткое определение вполне отражает ту роль, которую Александр Иванович играл в творческом мире Москвы конца XIX века. Чехов и Щепкина-Куперник, Суриков и Ермолова, Бальмонт и Брюсов и многие другие литераторы, художники, актеры с замиранием сердца ждали строгой критики этого интеллектуального мэтра. В то же время уже много лет князь справедливо считался одним из признанных лидеров присяжной адвокатуры. Тот феномен, что многие русские адвокаты первого призыва — а профессия эта появилась в России только в 1864 году — стали яркими, видными, неординарными деятелями культуры, достоин отдельного изучения. Но даже на фоне разносторонних коллег фигура Урусова выделяется — не только присущим ему чудачеством, но и глубоким знанием иностранных культур (прежде всего французской), сильно развитым чувством прекрасного, огромным авторитетом.


Александр Иванович родился 2 апреля 1843 года в Москве. С самого раннего возраста Урусов, по свидетельству однокашника, «блистал своим образованием и ослеплял им всех сверстников и гимназическое начальство». Мать прочила подрастающему Саше карьеру дипломата. Еще бы: ведь в пору, когда молодому человеку нужно было определяться с будущей профессией, его дядя, лицейский приятель Пушкина князь Александр Михайлович Горчаков занял пост министра иностранных дел. Однако строптивый юноша принял иное решение и поступил на юридический факультет Московского университета. Впоследствии, выиграв одно из первых своих дел, Александр Иванович приехал к матушке и стал выкладывать на стол пачки банкнот — гонорар за успешную защиту, — со словами: «Надеюсь, что это лучше службы по дипломатической части, о которой ты мечтала для меня».
Университетская учеба Урусова началась в год отмены крепостного права. На судьбу князя, подобно его старшим товарищам В. Д. Спасовичу и Д. В. Стасову, оказали влияние студенческие волнения, охватившие в то время российские университеты. Их активный участник, он был сначала отчислен; затем, когда страсти поулеглись, восстановлен, однако эти события поставили на имя Урусова клеймо «неблагонамеренного». Впрочем, в натуре молодого человека уживались рядом и бунтарство, и сосредоточенность мысли, с одной стороны, и жажда светской жизни, развлечений — с другой. На втором курсе он окунается в жизнь московского бомонда, танцует на балах, флиртует с красавицами, словом, наслаждается всеми благами, какие дарует человеку молодость. Приятель Урусова и его брата Бориса Евгений Александрович Пушкин, высмеивая неуклюжесть молодого князя, написал на него такую эпиграмму:

Гроза всех трусов
Гусар Урусов
Плясал мазурку лучше всех.
Брат в подражанье
Потряс все зданье,
Но не потряс его успех.

Колкий ответ Урусова Пушкин в своих воспоминаниях осмотрительно не приводит, но сообщает, что и Александр Иванович был не чужд сочинительства. Сохранилась его эпиграмма на московского помещика Д. Д. Голохвастова, знаменитого умением произносить патетические речи.
Да, Голохвастов, ты оратор
(От слова русского орать).
В тебе так трудно разобрать —
Как москвичей ты не волнуй,
Где начинается плантатор
И где кончается холуй!

Между тем обучение подошло к концу. Покинув Alma mater, Урусов поступил кандидатом на должности в судебное ведомство. В мыслях он склонялся к карьере судебного следователя, но начальство, испугавшись неопытности новичка, решила попробовать его в иной роли. В 1867 году Урусова назначили защищать крестьянку Мавру Волохову, обвиненную в том, что она убила собственного мужа, затем расчленила его труп и сбросила останки в погреб. Всем казалось, что исход дела предрешен, но... неожиданно убедительный, яркий монолог защитника привлек симпатии присяжных и публики на сторону обвиняемой. На следующий день о новом судебном таланте говорила вся Москва. Будущее Урусова было решено: после оправдания Волоховой ему уже не нужно было бороться за клиентуру. Александр Михайлович Горчаков, прослышав об успехах молодого родственника, сказал ему при встрече: «Я весьма доволен, что мой племянник — лучший адвокат России».1
Свою первую победу Александр Иванович отправился отмечать в семейство своих друзей Щепкиных... и стал невольным «виновником» замужества всеобщей любимицы Ольги Петровны Щепкиной, талантливой пианистки, ученицы основателя Московской консерватории Н. Г. Рубинштейна. По семейной легенде ее отец Петр Михайлович, сын актера М. С. Щепкина, торопился в суд и не соглашался остаться на празднование. Ольга упрашивала его взять с собой хоть яблочко из привезенной Урусовым корзины. «Да я их не ем», — отговаривался батюшка. «Так отдай первому, кого встретишь на суде, пусть съест за здоровье Александра Ивановича». Петр Михайлович так и поступил, сунув яблочко на пороге суда опешившему молодому адвокату Льву Купернику со словами: «Вот, возьмите, вам моя дочка прислала». Спустя некоторое время Куперник женился на Ольге Петровне, и от их брака родилась Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, известная переводчица, писательница, актриса и близкая подруга Урусова, который тем временем стремительно поднимался на адвокатский Олимп.
Надо сказать, что в обычной жизни Урусов, человек полноватый, близорукий, был немного неуклюж и рассеян до того, что однажды приехал на обед к члену французской королевской семьи, забыв надеть галстук. Сестра князя, гостившая с ним в Париже, вспоминала, что «на голове у него всегда, несмотря ни на какую погоду, надета была набекрень меховая шапка, а огромная шуба вызывала удивление всех проходящих: все на нас оборачивались с одинаковой улыбкой». Но ни у кого не возникало желания посмеяться над Урусовым, когда он появлялся в суде. Там современников поражало иное: «барственная фигура, мягкие жесты, полное русское лицо, озаренное какой-то приветливостью и удивительный голос, в котором звенели свободные, морозные нотки...»2 Готовясь к выступлению, Александр Иванович записывал показания, законы, а также различные мысли на отдельные листки и, произнося речь, без конца просматривал их. Он все время играл этими карточками, «поднимал своей большой рукой то одну, то другую к глазам, что-то вычитывал из них и, как бы вдохновляясь памятной заметкой, бодро шел вперед». По свидетельству Кони, Урусов рисовал целые таблицы, на которых в концентрических кругах бывали изображены улики и доказательства.
Это был защитник-литератор, уделявший основное внимание стройности и логичности речи. Ему, другу Чехова и страстному почитателю Флобера, претили сухость изложения, невнятность мыслей, многократные повторения одних и тех же слов в речах коллег-юристов. Урусов даже завел книжечку, куда записывал перлы, и любил процитировать в дружеской компании что-нибудь вроде: «Вы только что выслушали нарисованную адвокатом картину». Иногда ему приходилось сдерживать себя, чтобы эффектным оборотом речи не нарушить судебной этики. Так, однажды Урусов выступал обвинителем по делу об убийстве. Адвокат упирал на нищету и безысходность подзащитного. Отвечая ему, князь вдруг осекся и замолчал. Затем заговорил вновь, но уже о другом. Позже Урусов объяснил свое замешательство: «...Мне вдруг чрезвычайно захотелось сказать, что я совершенно согласен с защитником в том, что подсудимому деньги были нужны до зарезу, — и я не сразу справился с собою, чтобы не допустить себя до этой неуместной игры слов...» Однако при этом и сам князь не избежал упреков в излишнем внимании к форме.
Урусову-адвокату была свойственна также убийственная ирония, пропитавшая многие из его монологов. Однажды ему довелось защищать кондитера, который не пустил полицейских к осмотру торгового помещения. Речь защитника начиналась словами: «Господа присяжные! Такого-то числа в Москве случилось неожиданное происшествие: кондитер Морозкин арестовал всю московскую полицию». Рассуждая в том же духе и далее, Урусов показал абсурдность обвинения и выиграл дело (чем, увы, нажил себе влиятельных врагов).
Вообще, недоброжелателей у князя было немало: одни пострадали от его профессионализма; другие не могли простить ему некоторой надменности и высокомерия, которых молодой самолюбивый князь, что скрывать, был не лишен; третьих выводило из себя то, что Урусов симпатизировал евреям и охотно брал их к себе в сотрудники. Но, главное, Александра Ивановича опасались «как неблагонадежного», ибо адвокат, в молодости человек резкий, не стеснялся критиковать действия правительства. Последнее сыграло роковую роль в его карьере.
В 1871 году Урусов, вместе с Владимиром Даниловичем Спасовичем, Дмитрием Васильевичем Стасовым и другими знаменитыми адвокатами, принимал участие в процессе нечаевцев. Сражаясь с революцией, власть пыталась превратить суд над «заговорщиками» в огромную пропагандистскую акцию, цель которой — напугать общество возможной смутой, отвратить молодежь от участия в революционном движении. Для этого использовались два основных приема: преувеличение непосредственной угрозы, что отразило обвинение именно в заговоре, и «присоединение» к убийству студента Иванова всех «нечаевцев», а не только непосредственных убийц.
Александр Иванович Урусов был одним из лидеров адвокатуры на нечаевском процессе. Ему выпала нелегкая задача первым выступать с защитительной речью, и князь выполнил ее с блеском. Его разбор доказал неправомочность обвинения подсудимых в «заговоре». Признаками заговора, говорил он, являются: во-первых, всем известная и всеми принятая цель; во-вторых, «устремленность к этой цели таких действий, как выбор места и времени восстания, распределение ролей, приобретение оружия и т. д.». «В деле же нечаевцев даже первый признак не вполне наличествует, а второго просто нет; здесь налицо еще не заговор, а тайное общество, то есть ответственность не по ст. 249 и 250, чреватым смертной казнью, а по ст. 318. (тюрьма или ссылка)». «Вестник Европы» впоследствии справедливо констатировал, что «демаркационная черта, проведенная Урусовым между заговором и тайным обществом, предопределила исход процесса».
Более половины подсудимых было оправдано, 28 человек приговорены к тюремному заключению, двое — сосланы в Сибирь, а четверых убийц отправили на каторжные работы. Смертный приговор не был вынесен ни одному «нечаевцу». После такого итога российская адвокатура оказалась в опале.
Почти сразу же после процесса Урусов отправился заграницу. А по России тем временем распространились слухи, что швейцарское правительство запрашивало его мнение о выдаче Нечаева, которой требовал Александр II, и князь будто бы высказался против этого, так как считал Нечаева не уголовным, а политическим преступником. Вкупе с критикой власти, высказанной Урусовым во время последнего суда, эта молва вызвала раздражение чиновников. К тому же полиции стало известно содержание письма одного осужденного по делу Нечаева, который призывал Александра Ивановича стать идейным вождем московской молодежи, подобно тому, каким был Чернышевский для петербургской. Чаша терпения властей переполнилась. По возвращении из Европы Урусова арестовали по обвинению в «преступных сношениях» с революционерами и выслали в маленький остзейский городок Венден под присмотр полиции. «Надеюсь, что надзор за ним будет действительный, а не мнимый», — написал Александр II на полях всеподданнейшего доклада.
Освобождение князя состоялось только в 1876 году. По требованию властей он был вынужден сложить с себя звание присяжного поверенного и перейти на государственную службу. Урусов и в другой юридической ипостаси нашел себя, исправно прослужив товарищем прокурора в окружных судах Варшавы и Петербурга до 1881 года. По мнению Кони, он был обвинителем даже в большей степени, чем защитником, и относился к своей новой должности как к форме общественного служения. Удручали князя, пожалуй, только две вещи.
На службе в Польше Урусов столкнулся с тем, что так люто ненавидел, — национализмом. «Настроение здесь к нам вообще враждебное», — писал он. Не раз приходилось ему получать письма с угрозами и обещаниями убийства, которые «были там в большом ходу». С другой стороны, либеральные взгляды Александра Ивановича не могли понравиться «псевдопатриотам». Доходило до абсурда. Как-то, произнося обвинительную речь по делу об убийстве профессора Гирштовта, Урусов обратился к подсудимому: «Ты, который не умел честно жить под ясными небесами Польши, иди и погибай в холодных рудниках Сибири». «Ультра-русские» набросились на князя, утверждая, что такая антитеза непатриотична. «Термометр не имеет патриотизма», — отговаривался Александр Иванович.
Определенное неудобство причиняли Урусову и финансовые сложности. «Я всегда с некоторой брезгливостью относился к торгашескому элементу в адвокатуре, — признавался он тогда. — Я искал в ней идеальные цели и в этих поисках нередко заблуждался и натыкался на пни или попадал в дебри... И теперь, вышедши из сферы, где многие торгуют словом, я как-то внутренне ежусь, как-то коробит меня при мысли о возвращении в оную, но я не могу не признать, что государственная служба хороша или для людей обеспеченных, или при особо счастливых условиях». Это было не последней причиной, по которой Александр Иванович добивался возвращения в адвокатуру, и вот, в 1881 году, ему было дозволено вновь войти в сословие судебных защитников.
Параллельно с адвокатской практикой Урусов активно выступает как литературный и художественный критик под псевдонимом А. И. Его значительная роль в формировании русской культуры конца XIX века несправедливо забыта. Между тем это был один из самых начитанных людей своего времени, тонкий ценитель художественного слова, фанатичный библиофил. «...Он пропагандировал в России Флобера, Бодлера, откликался на Ибсена, переписывался с Тэном», — рассказывала о нем Т. Л. Щепкина-Куперник. «Мое любимое занятие — рыться в книгах», — признавался сам князь. Сестра Урусова Евгения вспоминала, что Александр Иванович покупал книги целыми дюжинами. «Эти книжные оргии стоили немалых денег, — сетовала она, — и тогда, из экономии, мы завтракали в бульон Дюваль, чтобы оплачивать эти интеллектуальные дебоши».3 Помимо собраний классической и современной литературы Урусов составил коллекцию «плохих поэтов», их стихи он любил почитать смеха ради на дружеских встречах. Свое отношение к книге он выразил фразой сказанной молодому литератору, издавшему свой первый труд тиражом 1200 экземпляров: «У вас 1200 шансов на бессмертие».
Критику Урусова уважал, а порою и побаивался Антон Павлович Чехов. «В понедельник я читаю в Литературном обществе свой новый рассказ, — писал он А. П. Ленскому 8 декабря 1888 года. — <…> Придется ставить свою шею под удары таких неотразимых диалектиков, как адвокаты Андреевский и кн. Урусов». После премьеры «Чайки», которую московская публика приняла холодно, Александр Иванович произнес настоящую судебную речь в защиту непонятой пьесы.
Именно Урусов первым разглядел талант начинающего поэта Константина Бальмонта, который очень тепло отзывается о князе в своих мемуарах и называет его «нашим великолепным москвичом». «Он, — пишет Бальмонт, — напечатал мой перевод «Таинственных рассказов» Эдгара По и громко восхвалял мои первые стихи, составившие книжки «Под северным небом» и «В безбрежности», когда мои первые попытки создать стих, основанный на музыке, сделавшийся к концу 90-х и началу 900-х годов общепринятым в русской поэзии, вызвал весьма дружные взрывы смеха в так называемой критике и в кругах постно умствовавших московских и петербургских интеллигентов».
Роль, которую играл Урусов в артистическом мире Москвы, иллюстрируют и воспоминания будущей супруги Бальмонта Екатерины Андреевой. Девушка мечтала стать актрисой, «второй Ермоловой», но, услышав суровый отзыв Александра Ивановича (Екатерина Алексеевна — актриса — вот нонсенс!..), оставила эту идею. Попробовав свои силы в журналистике, она робко показала свою статью князю, который «перелистав ее рассеянно, сказал только: “Подписывайтесь Ек. Андреева, а не просто “Е”, чтобы ясно было, что это не Елизавета”. И с тех пор я стала всегда подписываться Ек. Андреева, а потом Ек. Бальмонт».
Несомненную услугу русскому искусству оказал Александр Иванович, повлияв на великую Марию Николаевну Ермолову, которую Урусов считал «воплощением гения и поклонялся ей всю жизнь». «Все, что он мог сделать для того, чтобы прийти ей на помощь в смысле образования и культуры он делал, — писала Т. Л. Щепкина-Куперник, — и своим широким знакомством с французской литературой она была много обязана ему».
И все же в первую очередь Урусов продолжал оставаться адвокатом. За время ссылки он сильно разочаровался в реформах и искренне страдал о том, что истина так и не воцарилась в российских судах. Но это не повлияло на его профессиональные качества: даже в зрелом возрасте Урусов оставался одним из самых блестящих и знаменитых присяжных поверенных России. Уже незадолго до смерти он писал своей сестре: «К несчастью, глухота и головокружение сильны. Но клиенты ничего слышать не хотят: им нужен я! И моя опытность! И мой авторитет». И это было правдой.
Судьба отмерила Александру Ивановичу Урусову всего пятьдесят семь лет. В 1890-х он тяжело заболел, но даже в последний год жизни, превозмогая слабость, демонстрируя невероятную силу духа, продолжал совершать судебные подвиги. Об одном из своих последних выступлений он рассказывал так: «С носом элегантно залепленным пластырем и воспаленным как у пьяницы, шатаясь на ногах, и глухой как герцог Жуэнвиль (или как горшок), я отправился защищать при закрытых дверях какого-то несчастного, невинно обвинявшегося в изнасиловании. Так как молодая девица объявила, что все это происходило по ее доброй воле, то моя защита вышла живой и энергичной. Я кричал как глухой. Борьба была сильная, потому, что прокурор не уступал. Тем не менее, присяжные <...> вынесли “нет, не виновен!”. О, это была одна из лучших минут моей жизни».
Ну как не позавидовать человеку, который, прожив достойнейшую жизнь, на пороге смерти писал: «Я, кажется, мог бы поплакаться на себя, оплакивать потерянные лучшие годы жизни и предаваться красивой меланхолии по поводу своих неудач. Но право не хватает на это времени: только что затянешь элегическую нотку как бац! Явилось дело и все перевернуло».
Скончался Александр Иванович Урусов 16 июля 1900 года. Среди всего, что было сказано и написано по случаю его смерти, выделяется одно произведение, созданное поэтом Константином Бальмонтом. В русской литературе мы найдем немало образов гнусных продажных адвокатов, готовых пойти на любую ложь ради как можно большего куша. И совсем немного в ней строк, проникнутых уважением к представителям русской адвокатуры. Стихотворение Бальмонта относится к редким творениям такого рода. Им я и хотел бы закончить очерк о судьбе выдающегося русского адвоката.

Прекрасней всех, кто, вечно-светлый в жизни,
Не изменил себе, свой день кончая,
Но озарив последнюю черту,
Без жалобы угас, как гаснет Солнце.
Вот почему тот самый человек,
Чья тень теперь, невидимая с нами,
Не только дорог жизнью мне своей,
Но тем, что был живым и в самой смерти.
Своих друзей, свою работу, книги
Не разлюблял он до последних дней,
Он холодел — лишь для телесной жизни,
Он отходил — без ропота и страха...

1 Урусов ответил скромно: «Нет, что вы, дядюшка, это вы, а не я, наш лучший адвокат, ибо вы выиграли дело нашей Родины перед судом Европы». Во время польского восстания 1863 года Англия, Франция и Австрия организовали «дипломатический поход» на Россию, итогом которого могло стать отторжение Царства Польского от Российской империи. Ответы князя Горчакова, полные такта и достоинства, разрядили обстановку и помогли стабилизировать кризис.
2 Один из современников сравнил голос Урусова с голосом Сары Бернар.
3 Сестра Урусова вспоминает эпизод ее пребывания с братом в Париже.