Галина Владимировна Иванченко, доктор философских наук, кандидат психологических наук, профессор Государственного университета – Высшая школа экономики, Москва

Определить текст как «мужской» и «женский» — весьма непростая задача, причём даже для опытного читателя и филолога-профессионала.


Однако существует ряд возможностей сделать это не напрямую, а через экспериментальное исследование концептов, связываемых в сознании читателя с этими двумя типами письма. В наших исследованиях мы попытались определить, какие признаки литературного текста позволяют читателю атрибутировать стихотворение или рассказ как написанные автором-женщиной или автором-мужчиной.
Задачу эту новой назвать, безусловно, нельзя. Не так давно Моше Коппелем2 из университета Бар-Илан в Рамат-Гане (Израиль) была разработана компьютерная программа, способная определить пол автора и художественной, и документальной прозы. Сообщается, что точность определения по ключевым словам доходит до 80%! По данным разработчиков, женщины-писательницы чаще используют притяжательные и личные местоимения, а мужчины-писатели — слова, которые определяют объект (артикли, указательные местоимения), количественные числительные и местоимения во множественном числе («они», «их»), что указывает на склонность мыслить категориями, а не конкретизировать.
Попытки «вычислить» гендерные характеристики по грамматическим характеристикам текстов авторов предпринимались и в России.3 Так, А. А. Пелипенко утверждает, что гендерные черты наиболее закономерно и наглядно проявляются в таком пространстве фактов искусства, как «серёдка» — поле между шедеврами и ученическими работами. При этом работы средние и слабые намного показательнее шедевров, так как они являют характерное, а не исключительное.4 Что касается задач атрибуции, то, по признанию автора статьи «Феномен “дамского искусства”», эти задачи можно легко научиться решать с точностью до 90%.
Но так ли это справедливо для всех видов искусства (А. А. Пелипенко говорил о живописи)? Насколько велика разница в восприятии литературного произведения «экспертом» и малоопытным, «наивным» читателем, сталкивавшимся с «высокой» литературой разве что в школе? На какие признаки текста опирается «наивный читатель» в решении задач стилевой, жанровой, временной, гендерной атрибуции? Есть ли существенные различия в восприятии прозы и поэзии?

Поэзия через призму гендера
Первое исследование проводилось нами на материале поэтических текстов Золотого и Серебряного веков русской поэзии. В подборку было включено по 15 лирических стихотворений авторов-мужчин и авторов-женщин, написанных в период с 1820 по 1870-е годы (выборка была составлена доктором филологических наук Ю. Б. Орлицким). Отбирались стихотворения, типичные для своего времени, небольшие по объёму, лишённые грамматических примет пола автора; наконец, это должны были быть стихи, достаточно профессиональные и в то же время не знакомые широкому читателю. Кроме того, в подборку «женских» текстов было включено шесть текстов Каролины Павловой: нам показалось интересным выяснить, насколько вариативной может быть атрибуция текстов одного поэта. Отчасти такой ход объяснялся и явным недостатком «женских» текстов данного периода, «конгениальных» текстам «мужским».
Испытуемым (25 мужчинам и 25 женщинам в возрасте от 18 до 35 лет, студентам московских вузов) предлагалось оценить последовательно предъявляемые стихотворения как «мужские» или «женские» (для градации степени уверенности в атрибуции использовалась пятибалльная шкала, где «1» соответствует «определённо мужскому» автор-ству, а «5» — «определённо женскому»). Экспериментатором фиксировались также основания суждений испытуемых — обоснование причин, по которым они отнесли стихотворение к «мужским» или «женским».
В исследовании были использованы следующие стихотворения поэтов XIX века: А. Волкова, «Заказ кубка»; З. Волконская, «Другу-страдальцу»; А. Готовцева, «А. С. Пушкину»; Е. Растопчина, «Звезды полуночи»; Н. Теплова, «Болит, болит моё земное сердце…»; Ю. Жадовская, «Ты скоро меня позабудешь…»; Н. Хвощинская, «Свой разум искусив не раз…»; А. Барыкова, «Пейзаж»; В. Фигнер, «Когда в неудачах смолкает борьба…»; К. Павлова, «Небо блещет бирюзою…» (Павлова-1); «К ужасающей пустыне…» (Павлова-2); «Люблю я вас, младые девы…» (Павлова-3); «Прошло сполна всё то, что было…» (Павлова-4); «Венеция» (Павлова-5); «Пильниц» (Павлова-6»); Д. Веневитинов, «Последние стихи»; С. Шевырев, «Ночь»; С. Раич, «Вечер»; А. Тимофеев, «Пловец»; В. Красов, «Как звуки песни погребальной…»; Н. Щербина, «Мятежный ураган, пронёсшись над землей…»; Д. Ахшарумов, «Ах, сколько звёзд…»; Ф. Берг, «Золотой дождик»; П. Вяземский, «Берёза»; А. К. Толстой, «Мадонна Рафаэля»;
П. Кусков, «После бури»; А. Аммосов, «Не позабудь меня вдали…»; В. Бенедиктов, «Недолго»; С. Андреевский, «Неуловимая минутная отрада…»; Я. Полонский, «Жизнь наша — капля, канет жизнь…».
Усреднённые оценки поэтических текстов различались, в целом, незначительно. Незначительность различий, на наш взгляд, объясняется серьёзным разбросом первичных оценок, в результате чего крайние значения «гасят» друг друга. При этом большинство испытуемых так или иначе выражали свои сомнения и колебания, отмечали, что «стихи невероятно похожи друг на друга», «содержание очень непонятное» и т. п. Все средние значения по выборкам слегка смещены в сторону «мужского» полюса. Оценки, данные испытуемыми (мужчинами и женщинами) произведениям поэтов-мужчин, оказались более схожи между собой, чем оценки «женских» текстов (разница составляет 0,16 и 0,23 балла соответственно).
В целом, атрибуция текстов оказалась парадоксальной. Наиболее «мужественными» оказались тексты поэтесс в оценке испытуемых-женщин; наиболее «женственными» — тексты поэтов в восприятии испытуемых-мужчин. Ближе всего к «мужскому» полюсу в обеих выборках оказалось стихотворение Веры Фигнер, ближе всего к «женскому» — «Пловец» А. Тимофеева (хотя испытуемые-мужчины сочли более женским «Ты скоро меня позабудешь…» Ю. Жадовской).
Не менее интересными оказались результаты атрибуции произведений поэтов Серебряного века. Из малоизвестных произведений авторов (как мужчин, так и женщин) этого периода также были отобраны те, в которых пол автора не отражён в грамматических конструкциях (всего 30 стихотворений, по 15 «мужских» и «женских»). «Мужские» и «женские» стихотворения предъявлялись в случайном порядке.
Среди авторов также были, в основном, не самые известные поэты; более известные были представлены не самыми характерными текстами. Если испытуемые всё же узнавали (или угадывали) хотя бы одного автора, их оценки не учитывались. Приведём список текстов в том порядке, в котором они предъявлялись испытуемым: И. Анненский, «Сентябрь» («Раззолочённые, но чахлые сады...»); М. Лохвицкая, «Мой тайный мир — ристалище созвучий...»; Н. Львова, «Нам лишь бледные намёки в хмурой жизни суждены...»; М. Волошин, «Я люблю усталый шелест..»; С. Парнок, «Кипящий звук неторопливых арб...»; М. Зенкевич, «На обрыве» («Вдруг золотом нездешних ослеплений..»); М. Шагинян, «Жалоба» («Волну окликнула волна...»); М. Лозинский, «Смерть» («На белых крыльях всходит зной...»); В. Рождественский, «Гости» («Опять неугомонная гитара...»); К. Фофанов, «Вечерняя звезда, звезда моей печали...»; Л. Столица, «Река» («Мчат облаков белобокие челны...»); М. Цветаева, «Зима» («Мы вспоминаем тихий снег...»); Б. Садовской, «В уездном городе» («Заборы, груды кирпича...»); Н. Павлович, «У памятника Гоголю» («Молчи! Молчи, мой черный Гоголь!..»); Н. Крандиевская, «Для каждого есть в мире звук...»; М. Шкапская, «Покой» («Мне снятся русские кладбища...»); К. Липскеров, «Земля и облако, и ветки...»; В. Зоргенфрей, «Неведомому богу» («За гранями уездного чертога...»); Е. Волчанецкая, «В эти дни особенно радостно слушать...»; Н. Ашукин, «Октябрь. Стоит давно пустая дача...»; П. Зайцев, «Испуганной бьётся птицей...»; И. Эренбург, «Когда в веках скудеет звук свирельный...»; В. Бутягина, «Осеннее кольцо» («Ранняя осень. Хрупкие дни...»); В. Инбер, «Тяжелознойные лучи легли...»; П. Карпов, «В окно моей лесной избушки...»; Т. Чурилин, «Новый год» («Елочный огарок горит...»); Е. Полонская, «Широкий двор порос травой...»); Н. Тихонов, «Земля» («Верть и круть, и кресты, и гусли...»); А. Радлова, «Чёрным голосом кричала земля...»; Г. Галина, «Лес рубят — молодой, нежнозелёный лес...».
Результаты гендерной атрибуции текстов Серебряного века тоже оказались парадоксальными: в целом, произведения авторов-женщин в оценках испытуемых-мужчин оказались более «мужскими», чем стихотворения авторов-мужчин (причём на значимом уровне: средний балл первых 2,47, вторых — 2,81). Женщины оказались более проницательны, но и у них средние баллы практически одинаковы (2,66 и 2,68 соответственно). По отдельным поэтам картина ещё более выразительна: так, наиболее «мужскими» испытуемыми-мужчинами были признаны стихотворения Софьи Парнок, Анны Радловой, Любови Столицы, Веры Бутягиной, и лишь затем шли стихи авторов-мужчин. Возможные объяснения этих результатов могут быть связаны и с инерцией «мужского статуса» поэта (поскольку оценки слегка смещены в сторону «мужских»), и с необходимостью для женщины-поэта либо утверждать свой «мужской» статус поэта, либо искать свою «женскую» нишу (крайние позиции по шкале занимают именно авторы-женщины).
Приведём список поэтов-мужчин, чьи стихотворения характеризуются как «наиболее мужественные» испытуемыми-мужчинами: Зенкевич, Тихонов, Садовской, Фофанов, Анненский. У испытуемых-женщин пятёрка «наиболее мужественных поэтов» выглядит сходным образом: Анненский, Зенкевич, Эренбург, Фофанов, Карпов и Тихонов (последние два поделили пятое место, получив одинаковый балл). Показательны суждения в отношении стихотворения Зенкевича, в обеих выборках одного из «самых мужественных». Из 12 развёрнутых суждений 5 связаны с «образным строем» или «настроем» — «безусловно мужским» (например, с «отражением победных чувств, свойственных мужчине»). В трёх суждениях испытуемых-мужчин говорится о наличии «философского смысла» стихотворения (также, по видимости, свойственного лишь мужчинам). Один из испытуемых-мужчин нашёл в описании солнечного заката «метафору пытки», атрибутировав произведение как принадлежащее автору-мужчине, другой, напротив, приписал авторство женщине вследствие использования слова «спицы» («у мужчины никогда не будет таких ассоциаций»).
Как «наиболее женственные» воспринимались тексты поэтов-женщин испытуемыми-мужчинами: Волчанецкой, Шагинян, Крандиевской, Лохвицкой, Цветаевой; испытуемыми-женщинами: Шагинян, Лохвицкой, Львовой, Волчанецкой, Бутягиной. Так, основаниями для атрибуции стихотворения Шагинян (в обеих выборках одного из «наиболее женственных») служила преимущественно тематика (большинство испытуемых, объяснивших свой выбор, настаивали на том, что об измене, обмане, стремлении к душевному покою могут писать только женщины), а также использование междометия «ах» и привнесённых сознанием читателя «уменьшительно-ласкательных форм».
Задача гендерной атрибуции поэтических текстов вообще не является тривиальной, что подтвердило дополнительное экспериментальное исследование, в котором приняли участие профессиональные филологи Екатеринбурга и Перми, всего 20 человек, из них 15 женщин, 5 мужчин. Использовался тот же набор поэтических текстов, и подавляющее большинство из них снова не было узнано испытуемыми (автор верно определён менее чем в одном проценте случаев). Что касается собственно гендерной атрибуции, то её результаты оказались исключительно близкими средним по выборкам «наивных» испытуемых: 2,75 для мужчин-поэтов и 2,70 для поэтов-женщин. Тенденция к отнесению мужских текстов к числу женских проявилась ещё более отчетливо. Однако это усреднённые результаты; в отличие от однородной выборки «наивных читателей» несколько испытуемых-филологов показали существенно большую точность атрибуции — однако только для «мужских» текстов. «Женские» тексты даже проницательными экспертами квалифицировались преимущественно как типично «мужские». Видимо, и здесь сказывается инерция «мужского» статуса поэта, лишь в виде случайности, курьёза, недоразумения оказывающегося женщиной. Следует отметить, что для экспертов-филологов в целом характерно избегание средних оценок и значительно более активное применение категоричных «1» и «5», чем использование этих категорий «наивными» испытуемыми.
Интересно, что разброс оценок для стихотворений Золотого века оказался существенно меньше, чем для текстов Серебряного века. Это свидетельствует о том, что оценки более близких по времени текстов более разнообразны, индивидуальны, неслучайны. Далее, женщины-испытуемые показали по отношению к поэзии Серебряного века несколько большую проницательность и точность, а мужчины — несколько меньшую. Существенно большей оказалась и разница в оценке для мужских и женских текстов Золотого века.5

Свобода глазами мужчин и женщин
Следующее исследование явилось продолжением предыдущих, но в нём, в отличие от предшествующих этапов, выборка подлежащих атрибуции текстов была тематически сфокусирована: во всех текстах присутствовал мотив свободы. Свобода — один из неотъемлемых атрибутов творчества, одна из любимых тем поэтов всех времен. Анной Вежбицкой было показано, что «свобода» (libertas, freedom, liberty) — культурноспецифичный концепт, в котором закодированы определённые способы концептуализации мира. Важно, указывает А. Вежбицкая6, чтобы в сочинениях на такие темы, как свобода, все авторы были в состоянии отделить свою собственную точку зрения от точки зрения, воплощённой в лингвоспецифичных лексических единицах. Менее исследованы гендерноспецифичные оттенки в понимании и описании «свободы». Очевидно, что в поэтических текстах нет прямых описаний — за редкими исключениями — присущего поэту понимания данного концепта.
Итак, тексты современных российских поэтов, мужчин и женщин, предъявлялись в случайном порядке (выборка также была составлена Ю. Б. Орлицким). Испытуемым в возрасте от 18 до 33 лет (20 мужчин и 20 женщин) предлагалось определить пол автора, оценить свою степень уверенности по пятибалльной шкале и дать объяснения этой оценке.
По сравнению с текстами «Золотого» и «Серебряного» веков точность гендерной атрибуции оказалась существенно выше: средний балл текста поэтов-мужчин 2,40, поэтов-женщин — 2,98 (напомним, что один балл по данной шкале соответствовал «определённо мужскому тексту», пять баллов — «определённо женскому тексту»). Испытуемые-мужчины точнее определяли принадлежность текстов авторов-мужчин, испытуемые-женщины — поэтов-женщин.
В целом, более 40% оснований суждений, о которых испытуемые сообщали в ходе исследования, оказались связанными с тематикой стихотворения. Примерно треть суждений опирается на использование автором выражений, свойственных лишь мужчинам либо женщинам. К примеру, одним из наиболее «женских» испытуемыми было признано стихотворение Анны Скорняковой, и почти все отметили строку «Длительность ветвей, подведённых белым…» Другими частыми основаниями атрибуции служили мужская или женская (или, не менее часто, «немужская» / «неженская») манера письма; понимание неочевидного — например, трагичности или бессмысленности жизни; «мужские» или «женские» чувства. Так, отстранённость и беспристрастность однозначно связывается в сознании наших испытуемых с «мужским» стихотворением. Но если «женское» стихотворение Серебряного века — тёплое, мягкое, лиричное, выявляющее жертвенность, нежность, способность к сочувствию и пониманию, то «женское» стихотворение современности — трагическое, усталое, внимательное к мелочам, настаивающее на необходимости прикладывать усилия, необходимости ожидания, на осмысленности жизни и тех мелочей, из которых она складывается.
Вообще, с задачей гендерной атрибуции поэтических текстов читатели справляются заметно лучше, если находят в тексте отражение тех или иных гендерных стереотипов — например, в выборе темы или в использовании отдельных слов, вплоть до междометий. Но эти же стереотипы подводят «наивного читателя», когда он в текстах авторов Серебряного века принимает «Ах!» за сугубо женское восклицание — и ошибается. В случаях, когда текст не даёт оснований для такого рода суждений, читатель вынужден прибегать к более тонким характеристикам, таким, например, как фоносемантические, или пытается связать пол автора с метрикой стиха. В отличие от суждений по поводу текстов Серебряного века, где при наличии философского смысла текст непременно приписывался автору-мужчине, современные читателю тексты оценивались более дифференцированно. Относя «текст о свободе» к «мужским текстам», испытуемые чаще отмечали внешний, социальный контекст — свобода как пространство по ту сторону концлагеря, тюрьмы, бессмысленного социально одобряемого существования. «Женским» же «текст о свободе» в представлении испытуемых делает психологический, рефлексивный контекст, чуткость ко времени действия («поздно», «всегда», «никогда»), сочетание трагичности жизни и свободы с их неистребимой необходимостью.
Наивный взгляд
на современную прозу
А как «наивным читателем» воспринимается современная проза? В исследовании гендерной атрибуции современной прозы были задействованы 20 старшеклассниц в возрасте от 15 до 17 лет, по десять любительниц фантастики и тех, кто читает преимущественно классическую прозу.
Испытуемым были предложены для прочтения десять коротких рассказов, в которых автор и/или рассказчик не «выдавали» свой пол в грамматических конструкциях (выборка была составлена Ю. Б. Орлицким). Для атрибуции предлагались (в случайном порядке) следующие рассказы современных авторов: Светлана Богданова, «Окончание»; Ирина Шостаковская, «Кузнецов»; Анатолий Кудрявицкий, «Рыбья почта»; Михаил Нилин, «Кукла»; Галина Ермошина, «… Египет сгущает головную боль, Греция — рассеивает»; Елена Мулярова, «Три истории»; Сергей Шульц, «Молоко»; Элина Свенцицкая, «День города (кредо)»; Борис Ванталов, «Торчи вволю»; Алексей Михеев, «Экскурсия». Задача испытуемых состояла в том, чтобы, прочитав эти рассказы, определить пол их автора.
Значимых различий в точности определения пола автора не наблюдалось ни между мужскими и женскими рассказами, ни между двумя подгруппами испытуемых. Рассмотрим несколько подробнее те различия, которые удалось выявить.
Основаниями суждений для испытуемых-любительниц прозы были:
1. Стиль изложения («мужская грубость», «типично женский юмор»
и т. д.);
2. Точность излагаемой информации (точность могла быть присуща и авторам-мужчинам, но чаще — более наблюдательным авторам-женщинам);
3. Наличие «технических подробностей» в тексте;
4. «Мужская» или «женская» логика.
Испытуемые-любительницы прозы также достаточно часто ссылались на свою интуицию (в большинстве случаев атрибуция при опоре на этот вид суждений оказывалась неверной).
Любительницы фантастики обосновывали свои ответы следующим образом:
1. Близость действительности, степень подробности описания.
2. Интуиция.
3. Объём информации в тексте.
Рассмотрим далее результаты атрибуции по отдельным рассказам. Рассказ «Кукла» (автор — М. Нилин) чаще всего атрибутировался правильно (70% правильных ответов). Безоценочное описание автором действий персонажей, «сухость» и «жёсткость» текста, отсутствие сентиментальных моментов в описании новорождённого, по мнению испытуемых, несвойственно женщинам.
Примером массового заблуждения испытуемых может служить рассказ «Экскурсия» (А. Михеев). Только 20% участниц исследования смогли правильно определить пол автора. Наличие в тексте этого рассказа «точной, непротиворечивой информации», наличие «неких теорий» и «достаточного количества юмора», то есть отстранённая, рефлексивная позиция автора парадоксальным образом стало свидетельством женского пола автора. Парадоксальным, поскольку именно отстранённость и беспристрастность — важнейшие признаки «мужского текста» «Золотого» и в особенности «Серебряного века» в представлении читателей.
Среди женских рассказов наиболее точно атрибутировался (65%) рассказ Э. Свенцицкой. «Много информации за короткий промежуток времени», «много разных взаимоисключающих мнений», «только женщина может уловить столько информации», «мужчина, как правило, менее внимателен к тому, что происходит вокруг, тем более к женским сплетням» — вот типичные суждения о поле автора рассказа.
В целом, оказалось, что любительницы фантастики несколько чаще правильно атрибутировали рассказы (причём они реже использовали вариант ответа «затрудняюсь ответить»), хотя, напомним, различия не были статистически значимы. В целом эти результаты, на первый взгляд, не согласуются с итогами исследования Д. А. Леонтьева и В. Харчевина7, показавших, что читатели классической прозы многограннее характеризуют и текст, и персонажей, чем любители фантастики. Однако при более детальном анализе оказалось, что наши любительницы прозы читают, скорее, по необходимости и преимущественно произведения из школьной программы, в то время как любительницы фантастики (заявившие о своём предпочтении этого жанра) читают намного больше, чем испытуемые из другой подгруппы. То есть с большой осторожностью, памятуя о малом объёме выборки, можно сделать вывод о решающем значении читательского опыта и наличия стойкого интереса к чтению вообще, а не предпочтения данного жанра.
Повторение аналогичной процедуры атрибутирования прозы на выборке студентов технического вуза (20 мужчин, в возрасте от 17 до 20 лет, средний возраст — 18,2 лет) показало, что рассказы, написанные авторами-женщинами, даже несколько чаще оцениваются как «мужские», чем написанные авторами-мужчинами (40% правильных ответов по женским рассказам и 53% — по мужским). По отдельным рассказам наибольшие различия оценок между двумя выборками (старшеклассницы и студенты) наблюдаются для рассказов Галины Ермошиной и Елены Муляровой: юноши значительно чаще оценивали их как «мужские», увидев в них «сложную конструкцию фраз», «интеллект»; во втором рассказе многих ввело в заблуждение использование электронной почты Гоголем и пушкинскими героями. Следует отметить, что поэтический текст Галины Ермошиной также был атрибутирован автору-мужчине, причём в мужской половине выборке Ермошина вошла в первую пятёрку наиболее «мужественных» авторов (Лосев, Аристов, Кривулин, Ермошина, Найман).
Итак, различия в точности атрибуции «мужских» и «женских» прозаических текстов оказались небольшими в обеих выборках. Применительно же к восприятию поэтических текстов такое различие существует, и особенно ярко проявляется при оценке произведений давних лет, отдалённых на значительную «культурную дистанцию». В этом случае большинство женских текстов приписывается поэтам-мужчинам, но не наоборот. В определении же поэтических текстов современников разницы в точности гендерной атрибуции текстов не было. Таким образом, остаётся неясным, объясняется ли отсутствие различий в точности атрибуции произведений мужской и женской прозы тем, что это современные произведения, либо тем, что это — проза; тем самым автор имеет возможность «спрятаться за маску», в отличие от принуждающей к большей открытости поэзии.
Подведём предварительные итоги. С зада-чей гендерной атрибуции поэтических текстов читатели справляются заметно лучше, когда находят в тексте отражение тех или иных гендерных стереотипов — например, в выборе темы или в использовании отдельных слов, вплоть до междометий. Но эти же стереотипы подводят «наивного читателя», когда он, например, в текстах и Золотого, и Серебряного века принимает «Ах!» за сугубо женское восклицание — и ошибается. В случае, когда текст не даёт оснований для такого рода суждений, читатель вынужден прибегать к более тонким характеристикам, например, фоносемантические.
Женщины чуть лучше справились с атри-буцией текстов Серебряного века, мужчины — Золотого. В целом, восприятие текстов в историческом плане более близкого Серебряного века более дифференцированно, и разница в оценке мужских и женских текстов более чем вдвое выше.
Парадоксальная ситуация, когда наиболее «мужественными» оказываются тексты авторов-женщин, наблюдалась и при анализе текстов Золотого века, и при атрибуции текстов Серебряного века. Наиболее близким к женскому полюсу из рассматриваемых текстов Золотого века оказался вполне «мужской» текст (Тимофеев), притом что испытуемые-женщины отнесли к «женским» текстам целых три «мужских» текста (Тимофеев, Ахшарумов, Аммосов).
Итак, вполне очевидно, что в восприятии авторства поэтических произведений главное значение имеет «культурная дистанция» между автором и читателем. В целом же, задача гендерной атрибуции текста оказывается для наивного автора (а отчасти и для специалиста) достаточно сложной.
Вполне очевидно, что пол автора — лишь одна из множества характеристик «образа автора», но точность её определения, как оказалось, связана с читательским опытом, в большей степени для прозы; в восприятии же авторства поэтических произведений большое значение имеет «культурная дистанция» между эпохой автора и читателя.

1 Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда.
2 Известия. — 2003. — 26.07. — С. 5.
3 Журавлёв А. П. Фонетическое значение. — Л., 1974; Батов В. И., Сорокин Ю. А. Атрибуция или идентификация? // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. — 1988. — Т. 47. — №5. — С. 472–476.
4 Пелипенко А. А. Феномен «дамского искусства» // Человек. — 2001. — №3. — С. 89.
5 Подробнее см.: Иванченко Г. В. Гендерная атрибуция поэтического текста «наивным читателем» // Текст. Интертекст. Культура: Сборник докладов международной научной конференции (Москва, 4–7 апреля 2001 года) / Российская академия наук. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова; ред.-сост.: В. П. Григорьев, Н. А. Фатеева. — М.: Азбуковник, 2001. — С. 466–474; Иванченко Г. В., Орлицкий Ю. Б. Имплицитные концепции «женского» и «мужского» поэтических текстов: психологическое исследование гендерных стереотипов // Гендерный конфликт и его репрезентация в культуре: Мужчина глазами женщины. Материалы конференции «Толерантность в условиях многоукладности российской культуры» (29–30 мая 2001 г.). — Екатеринбург: Изд-во Уральского унивеситета, 2001. — С. 60–63; Иванченко Г. В. Атрибуция поэтического текста в структуре процесса понимания // Современная психология: состояние и перспективы (тезисы докладов на юбилейной научной конференции Института психологии РАН, 28–29 января 2002 г.). Том 1 / отв. ред. А. В. Брушлинский, А. Л. Журавлёв. — М.: Институт психологии РАН, 2002. — С. 169–171.
6 Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов / пер. с англ. А. Д. Шмелёва. — М.: Языки славянской культуры, 2001. — 287 с.
7 Леонтьев Д. А., Харчевин С. П. Стратегия свободного описания как интегральный показатель индивидуальных особенностей восприятия художественной прозы // Психолого-педагогические исследования индивидуальности в культуре и искусстве. — Челябинск, 1989. — С. 116–135.

С автором можно связаться:
galina-iv@yandex.ru