Татьяна Борисовна Ловкова, доцент кафедры библиотековедения и теории чтения СПбГУКИ, кандидат педагогических наук

Ольга Леонидовна Чурашева, старший преподаватель кафедры библиотековедения и книговедения СПбГУКИ, кандидат педагогических наук

 В наши дни слова античного автора Теренция-младшего о том, что книги имеют свою судьбу в зависимости от того, как их принимает читатель, приобретают новый смысл.

Именно на рубеже столетий (ХХ–ХХI) в культурном процессе произошёл перенос доминанты с книги на читателя, что в своё время прогнозировали А. Генис и П. Вайль.1
Сегодня активно развивается область читателеведения — комплексного междисциплинарного знания о специфике чтения и читательской аудитории.
Картину чтения изучают государственные структуры: ВЦИОМ, Всероссийская Книжная палата, библиотеки разного уровня (РНБ, РГБ, РГБМ, РГДБ, публичные, вузовские и др.), научные учреждения (Институт культурологии, Институт искусствознания РАН), университеты различных рангов и пр. Свой весомый вклад вносят некоммерческие организации: Левада-Центр, Центры Чтения, Русская Ассоциация Чтения, Всероссийский Союз Книжников, НФ «Пушкинская библиотека» и т.п. Коммерческие структуры проводят маркетинговые исследования книжного рынка и особенностей чтения в современной России.
За последнее пятилетие теория чтения обогатилась концепциями трёх докторских диссертаций в области читателеведения: В. Я. Аскаровой (Челябинск), В. А. Бородиной (Санкт-Петербург), Н. Н. Сметанниковой (Москва).2
В результате современный читатель и сам процесс чтения представлены во множестве зеркал, что затрудняет структурирование целостного интегрального знания. В итоге нет сфокусированного взгляда на изучаемый предмет, теряется чёткость изображения.
Возможно ли из мозаичных материалов разнокалиберных исследований, проведённых по разнородным методикам, собрать достоверную картину чтения в начале ХХI столетия, как предлагает В. Я. Аскарова?3 Вряд ли.
Когда маленькому Мише Зощенко отец доверил выложить ёлочку на мозаичном панно, что украшает ныне Музей им. А. В. Суворова в Санкт-Петербурге, матрица уже была известна и заранее заготовлена.
Какова парадигма читателеведения? Как продвинулась наука с 1918 г., когда понятие было введено в научный оборот литературоведом А. И. Белецким? Как целостно и гармонично следует изучать процесс чтения «с листа», «с экрана», «вслух» и современного читателя (нечитателя) во всех его ипостасях? «Кто виноват», что не читают, «что делать», чтобы читали? Конечно, исследователи чтения ответят на эти и другие многочисленные вопросы современности.4
Мы ограничимся лишь обсуждением одной книги — романа Михаила Елизарова «Библиотекарь» — в профильной читательской аудитории (будущих библиотекарей — сегодня ещё студентов 1 курса библиотечно-информационного факультета Санкт-Петербургского государственного Университета культуры и искусств).
За две недели до мероприятия участникам предстоящей литературной дискуссии был предложен «вопросник» из 12 вопросов:
1. В чём смысл заглавия романа
М. Елизарова? Мог ли данный роман называться иначе?
2. Роман «Библиотекарь» — образец массового «чтива» или продолжение традиции исконной русской литературы?
3. Можно ли отнести книгу к жанру фантастики? Притчи?
4. В чём состоит главная миссия героя романа Алексея Вязинцева? Каков он – «герой нашего времени»?
5. Спасёт ли «Семикнижие» забытого писателя Д. А. Громова человеческий мир?
6. Какие страницы романа Вам понравились? Почему?
7. Какие страницы романа Вам не понравились? Почему?
8. Какими эпитетами можно охарактеризовать книгу М. Елизарова?
9. «Песня дороже вещей?» Какую песню Вы хотели бы спеть после прочтения романа?
10. Каких библиотекарей на страницах художественной литературы Вы ещё знаете?
11. Посоветуете ли Вы своим знакомым прочитать роман М. Елизарова?
12. Что бы Вы хотели сказать автору?
В 20-е годы ХХ в. библиотекари единодушно считали, что необходимо составлять и использовать «вопросники» при проведении обсуждений книг.5 При этом выдвигали следующие аргументы — «вопросники» значительно активизируют и стимулируют читательскую активность, помогают аудитории заранее подготовиться к предстоящему мероприятию, направляют ход литературной дискуссии, способствуют более глубокому постижению литературно-художественного произведения и др.
В 1980-е годы отношение к «вопросникам» со стороны библиотекарей существенно изменилось. Так, при проведении исследования «Литературные дискуссии в библиотеках как фактор читательского развития» 48% опрошенных библиотекарей публичных библиотек проявили негативное отношение к составлению «вопросников».
В обсуждении романа М. Елизарова, лауреата премии «Русский Букер-2008», приняли участие 45 человек — студенты и преподаватели Университета культуры и искусств, были гости из Библиотечного техникума.
Большинство студентов склонялось к тому, что название романа, которое всегда должно быть квинтэссенцией замысла писателя, в данном случае произвольно использовано автором, название романа («библиотекарь») довольно слабо отражает суть библиотечной деятельности. По мнению участников дискуссии, роман мог бы называться иначе («Семикнижие», «Хранитель», «Чтец» …даже «Громовская секта»), поскольку его название не прорастает вглубь текста.
При обсуждении следующего вопроса мнения разделились.
Некоторые студенты были очень категоричны в оценке произведения — «типичный пример дрянной массовой литературы», «массовое чтиво», «конъюнктурное произведение», «трэш» («дрянь», «хлам»). Невольно вспоминается статья Г. К. Честертона «В защиту “дешёвого чтива”», который писал, что «вульгарная» литература не вульгарна уже потому, что захватывает пылкое воображение миллионов читателей».6
Говорили о том, что книга в целом выходит за рамки и массового чтения, и литературной традиции. Перед нами «иная», «альтернативная», «параллельная», «странная» литература.
В своих интервью М. Елизаров неоднократно отмечал, что на его творчество и становление как писателя повлияли: «…А. Платонов, Гайдар, Олеша, Мариенгоф, Зощенко, Набоков, Булгаков, Шолохов, Шукшин, Лимонов, Мамлеев, Сорокин…»7
«В традиции русской классической литературы — гуманизм и историзм, а в “Библиотекаре” — кровавая месса», «никакого благоговения перед жизнью», — возмущалась аудитория. Где здесь «человечность»? «Милость к падшим»? Кровь льётся широким потоком, с садистским наслаждением убивают и добивают литературных героев.
«Но русская литература тоже писала о “мерзостях жизни”», — робко возразил кто-то. Разве «Печальный детектив» Виктора Астафьева светлее?
Когда читаешь Артёма Весёлого «Россия, кровью умытая», «Донские рассказы» Михаила Шолохова, то содрогаешься, сопереживаешь, сочувствуешь героям. А в данном случае — никого как-то не жаль. Написано холодно, отстранённо, эмоционально тупо.
Персидский поэт Саади одним из первых сформулировал понятие «человечность»: «Над горем людским Ты не плакал вовек, так скажут ли люди, что Ты — человек?»8
В этом тексте много человеческого горя, страданий, смертей и убийств, но плачет ли читатель?
«Может быть, писатель специально написал роман-шок, роман-провокацию, чтобы “толстокожих” читателей ударило сильным разрядом тока?» — предположил один из участников встречи. «Скорее — вытошнило. Как писал Е. Евтушенко, «Эпоху вырвало “чернухой”, / И рвота эта — модный стиль…», — заметил другой.
Книга может быть прочитана как пособие для убийцы. Повседневные орудия труда и быта людей: цепы, лопаты, багры, топоры, молотки, ломы, вилы, косы, мясницкие ножи, подшипники, водопроводные трубы, тесаки … даже крюк от башенного крана — становятся на страницах романа смертоносным оружием. Опасная бритва «Золинген», длинная отвертка — «по закону Российской Федерации не относятся к холодному оружию … надёжная штука».9
Надо заметить, что у читательской аудитории литературоведческий аспект романа (жанрово-видовые, сюжетно-фабульные, конкретно-исторические, стилистические и др. особенности) не вызвали глубокой заинтересованности. Вместе с тем, участники дискуссии продемонстрировали знание литературной критики, статей опубликованные как в традиционных печатных изданиях, так и на интернет-порталах.
Согласились с тем, что роман «Библиотекарь» сложно отнести к боевику, социальной фантастике или притче, так как в нём нет тех необходимых элементов, которые и отличают данные жанры. Произведение выпадает из привычных литературных жанров и канонов.

Герой или антигерой,
сногсшибательный или мерзкий?
В фокусе противоречивых мнений собравшихся предстал главный герой романа — Алексей Вязинцев, получивший в наследство библиотеку своего погибшего дяди.
Некоторые читатели говорили об эволюции литературного персонажа, который в начале повествования был студентом-лузером, а потом из труса и человека-флюгера превратился в хранителя Родины, самоотверженно выполняющего свою миссию. Именно этому герою стала доступна самая редкая книга из «Семикнижия» Д. А. Громова — «Книга Смысла». Другие считали, что только животный страх и непреодолимые обстоятельства (Мохова хитростью заманила нашего героя в бункер) заставили Алексея Вязинцева внутренне измениться и стать лидером. Зачастую главный персонаж ведёт себя как робот, фанатично выполняет заданную программу, живёт по инерции, без цели и без любви.
Большинство согласилось с тем, что финал романа для читателей остался открытым и мало понятным. Не совсем ясно, выполнена ли миссия главного героя или его жертва напрасна.
Больше всего читателям понравились страницы, описывающие иллюзорное детство Алексея Вязинцева: « …В эфире — пионерская зорька орешек знаний твёрд, но всё же мы не привыкли отступать, в аэропорту его встречали товарищи…Артек, Тархун, Байкал, фруктово-ягодное мороженое по 7 копеек, пломбир в шоколаде и на палочке — 28, кружка кваса 6 копеек, молоко в треугольных пакетах, кефир в стеклянной бутылке с зелёной крышечкой, жевачка бывает апельсиновой и мятной…»10
Парадоксально, но именно на этих ностальгических страницах советского быта-мифа автору удалось запечатлеть дух времени. Нашла светлый отклик в читательском сердце и последняя страница романа, уводящая кого-то по шоссейной дороге в закатную даль летнего вечера. «Я не умру никогда. И зелёная лампа не погаснет».11
Большинству читателей не понравились страницы кровавых боёв между различными группировками читателей-держателями книг Д. А. Громова, сцены быта тюрьмы и дома престарелых, расправы в «Теремке» и кремации тела убитого товарища широнинской читальни — заливка в чугун. Даже при всей условности и авторском вымысле (всё-таки художественная литература — это другая условная реальность), читательская аудитория не смогла принять смакования жестокости и издевательств над людьми.
Разве Россия может быть такой:
Ставящая живущим свечу за упокой?
Читатели назвали роман: «кровавым», «смрадным», «тошнотворным», «мерзким», «своеобразным», «эпатажным», «тяжёлым», «провокационным», «садистским», «фашистским», «страшным», «трагическим», «жестоким», «крутым», «мрачным», «пессимистическим», «шоковым», «странным», «смелым», «противоречивым», «циничным», «убийственным», «нечистоплотным», «сногсшибательным».
Не о подобных романах писал ещё
Н. А. Рубакин в «Этюдах о русской читающей публике»: «Сногсшибательные романы занимают своё место в читательской системе… Беллетристика притягивает к себе всевозможных представителей человечества всех рангов и положений …»12

«Гиперстимуляция
внутренних ресурсов»
Профессиональный интерес у будущих библиотекарей вызвали страницы романа, посвящённые процессу восприятия и понимания художественных текстов. Учебный курс «Социология и психология чтения» не прошёл для студентов даром и подстегнул интерес аудитории к данной профессионально-значимой теме.
Так как же происходит процесс восприятия литературных текстов? По мнению одного из литературных героев-читателя широнинской библиотеки, достаточно просто: «На фоне ослабления духовной активности индивида и происходит жесткая корректировка психофизиологических процессов организма, в результате чего достигается эффект гиперстимуляции внутренних ресурсов, мозговых центров, отвечающих за память, эмоции».13 Идея писателя, о том, что книга способна изменить психофизиологическое состояние читателя, не отличается оригинальностью. Достаточно вспомнить работы по библиопсихологии Н. А. Рубакина и его последователей в России и за рубежом, а также многочисленные труды лингвистов и психолингвистов по проблемам восприятия и понимания текстов. Структуралисты и постструктуралисты, школа репродуктивной эстетики, герменевтики, Тартуская школа Ю. М. Лотмана, ставшие уже классическими работы Р. Барта, М. Бахтина, Л. Выготского,
А. Леонтьева, А. Лурия, В. Асмуса,
С. Поварнина…
Парадоксально, но законы Э. Геннекена—Н. А. Рубакина («Тип писателя определяет тип читателя», «Сколько читателей — столько и текстов», идеи консонанса и диссонанса) с одной стороны, и концепции исследователей различных школ об объективном начале текста и подтекста, которые воссоздаются всеми читателями при чтении, с другой, по своей сути являются тезисом и антитезисом одной антиномии Вечности. «Содержат ли строки книги — тайный смысл, или несколько, или множество, или никакого?»14

О вкусах не спорят
Эпиграфом к роману М. Елизарова служат строки Андрея Платонова: «Рабочий человек должен глубоко понимать, что вёдер и паровозов можно наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже вещей…» В романе звучит много песен, но его никто не назвал «песенным».
После прочтения романа, который вызвал гнетущее и тяжёлое впечатление у большинства читателей, участники обсуждения предложили спеть что-нибудь оптимистическое — «Я люблю Тебя, Жизнь», «Широка страна моя родная», «Надежда»… Может быть, с помощью воодушевляющей песни нам удастся растопить тот мутно-грязный осадок, который остался в душе после чтения этой книги?
Большинство участников встречи не захотели перечитывать роман или советовать его для прочтения другим читателям. Только 7 из 48 присутствующих посоветовали бы своим знакомым прочитать данное литературное произведение. Одни читатели активно хулили писателя за «чернуху», «кровавую бойню», другие хвалили за смелость — обращение к таким социально-значимым темам, как сексуальное насилие в тюрьме, издевательство над психически больными престарелыми людьми. Был отмечен и определённый пафос главной идеи романа — «Страна надёжно укрыта незримым куполом, чудным покровом, непроницаемым сводом, тверже которого нет ничего на свете, ибо возводят его незыблемые опоры — добрая Память, гордое Терпение, сердечная Радость, могучая Сила, священная Власть, благородная Ярость и великий Замысел» пока хранитель Родины непрерывно читает собранное воедино “Семикнижие”».15
В средние века говорили, что о вкусах и цветах не спорят. И мы не будем уподобляться читателям двадцатых годов ХХ в., которые на вечерах рецензий путём общего голосования решали, какие книги запретить для чтения и снять с полок массовых библиотек. Не будем забывать, что протоколы читательских конференций, порой, служили поводом для последующей травли писателей. А литературные суды, популярные в библиотеках в 1920-е годы как форма массовой работы, позже были вытеснены реальными историческими процессами и массовыми репрессиями. Действительно, книги имеют свою судьбу. Мы надеемся, что роман «Библиотекарь» М. Елизарова не обрастёт клубами читателей-фанатов, как это случилось с книгами Д. Роулинг, Дж. Р. Толкиена, С. Лукьяненко, М. Семеновой, В. Мегрэ и др. писателей. Достаточно того, что анекдоты предперестроечного времени — «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», «Перестройка. Перестрелка. Перекличка» — стали трагической реальностью. Апокалипсические и эсхатологические тенденции переходного времени способствуют развитию сумеречного общественного сознания. Кругом слышны причитания: «Конец стиля», «Конец книжной культуры», «Конец автора», «Конец героя»…
Да, современный читатель всё больше и больше погружается в гипертекстовое пространство, которое существует и развивается по собственным законам, и коренным образом отличается от пространства традиционного линейного текста.16 Вместе с тем мудрость культурной традиции и состоит в том, чтобы у многомерных текстов (гипертекстов) и многомерного сознания человека читающего были равновеликие возможности.


1 Саади, Ширази. Лирика. — М. — СПб.: Диля, 2001. — 304 с.
2 Аскарова В. Я. Динамика концепции российского читателя (конец Х–начало ХХI вв.). — СПб.: Изд-во СБГУКИ, 2003. — 426 с.; Бородина В. А. Теория и технология читательского развития в отечественном библиотековедении. Ч. 1. — М.: Школьная библиотека, 2006. — 335 с.; Сметанникова Н. Н. Стратегиальный подход к обучению чтению. — М.: Школьная библиотека, 2005. — 509 с.
3 Аскарова В. Я. Чтение: от идеологии «катастрофизма» — к энергии действия // Библиотечное дело. — 2009. — №21(111). — С. 29.
4 Мелентьева Ю. П. Чтение, читатель, библиотека в изменяющемся мире. — М.: Наука, 2007. — 355 с.
5 Ловкова Т. Б. Библиотека как центр досуга. — М.: Либерея-Бибинформ, 2009. — С. 42–49.
6 Честертон Г. К. В защиту «дешёвого чтива» // Человек читающий Homo legens. — М.. 1990. —
С. 364.
7 http://magazines.russ.ru/vopit/2009/№3/pog.html
8 Саади, Ширази. Лирика. — М. — СПб.: Диля, 2001. — 304 с.
9 Елизаров М. Библиотекарь. — М.: Аd Marginem, 2008. — С. 203.
10 Там же. С. 215.
11 Там же. С. 444.
12 Рубакин Н. А. Этюды о русской читающей публике // Рубакин Н. А. Избранное. В 2 т. — Т. 1. — М., 1975. — С. 86–87.
13 Елизаров М. Указ. соч. — С. 199.
14 Эко У. Имя розы. — М.: Кн. палата,1989. —
С. 425.
15 Елизаров М. Указ. соч. — С. 298.
16 Чурашева О. Л. Гипертекст: психологические особенности восприятия и обработки //Вторые Сахаровские чтения. — СПб., 2010. — С. 86–92.

Рекомендуем, читаем. Литературные премии 2008–2010 // Челябинская областная универсальная библиотека [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://unilib.chel.su/unilib/readcenter/recom/ litpriz
Зарипова А. С башни снесло // Российская газета [Электронный ресурс]. — 2009. — №4932 (108). — 17 июня. — Режим доступа: http://rg.ru/2009/06/17/elizarov.html
Librusec.ru [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.librusec.ru/