Юлия Фёдоровна Андреева, главный библиограф Муниципального учреждения «Отрадненская городская библиотека», г. Отрадное Ленинградской области

 Прочесть произведение — лишь начало читательского труда. Понять обращённое к читателям авторское послание и понять самого себя, увидеть и осмыслить произошедшие в душе после прочтения этого текста изменения — это следующая ступень.

Одной из форм читательской рефлексии является интроспекция (Introspecto — гляжу внутрь, всматриваюсь) — углублённое исследование и познание собственных мыслей, переживаний, чувств, актов мышления, возникающих в процессе чтения или после знакомства с произведением. Так, например, читатель, взаимодействуя с художественным текстом, стремится не только «расшифровать» авторское послание, но и осмыслить собственные психические процессы, обусловленные чтением, понять, что изменилось в нём под воздействием стихотворения, повести или романа.
Следует отметить, что способность к интроспекции или анализу своего восприятия художественного текста является структурным компонентом читательской культуры. В связи с этим уместно напомнить, что библиотекарь как акмеолог чтения должен развивать у читателей эту способность.
В соответствии с данным императивом в Отрадненской городской библиотеке был проведён своеобразный мастер-класс. В ходе беседы «Ясновидец духа», посвящённой творчеству Ф. М. Достоевского», мною были представлены результаты самоанализа восприятия романа «Идиот».
Первоначально я ознакомила читателей с тем фрагментом произведения, который показался мне наиболее значимым и впечатляющим. Речь шла об описании князем Мышкиным душевного состояния человека, осуждённого на казнь (двадцать минут между оглашением смертного приговора и помилованием с назначением другой степени наказания).
Затем я попыталась объяснить читателям причину своего выбора. Здесь всё было очевидно. Известно, что данный фрагмент является автобиографическим. Пройдя через подобное испытание на Семёновском плацу, Достоевский «родился» как бессмертный писатель (вот уж, воистину, «смертию смерть поправ»!). Следовательно, рассказ Мышкина можно расценивать как вставную новеллу о самом главном событии в жизни автора.
Далее мне предстояло разрешить чрезвычайно сложную задачу: до конца понять самой и объяснить читателям, почему эти строки о двадцати минутах между жизнью и смертью вызывают во мне щемящее чувство сопереживания и сопричастности к описываемым событиям, ведь вся история русской литературы писалась кровью. Вспомним биографии А. Пушкина, Н. Гумилёва,
Н. Рубцова и др. Жизненный путь каждого из них оборвался преждевременно. Достоевский же, взойдя на эшафот, получил билет в обратную сторону, пережил много горя, но впоследствии был счастлив, любим, окружён заботой Анны Григорьевны. Так почему же трагические кончины горячо любимых мною поэтов и писателей представляются мне отвлечёнными событиями, а эпизод на Семёновском плацу воспринимается как часть личного опыта?
Ответ на этот вопрос подсказали строки из вышеуказанного фрагмента романа. Напомню, что осуждённый на казнь в последние минуты перед приведением приговора в исполнение наблюдал следующую картину: «Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от неё сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольётся с ними… Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны: но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжелее, как беспрерывная мысль: “Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, - какая бесконечность! И всё это было бы моё! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счётом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!”».1
Учитывая автобиографический характер данного фрагмента, я пришла к выводу, что, стоя на Семёновском плацу в ожидании казни, Фёдор Михайлович, действительно, подобно созданному им безымянному герою, зачарованно смотрел на купола православного храма. Но какого именно? Собор Владимирской иконы Божией Матери был расположен не так уж и близко. Другие церкви в этой части города до наших дней не сохранились. Интерес был столь велик, что я обратилась к краеведческим источникам. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что ближайшим к Семёновскому плацу храмом был Собор во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы Лейб-гвардии Семёновского полка. Он находился на Загородном проспекте, рядом с домом №45/13, в котором прошли мои детские и юношеские годы. Окна нашей квартиры выходили как раз на то место, которое занимала эта постройка. Если бы собор не был снесён в 1933 году, я могла бы ежедневно видеть его золотые купола. Но, судя по всему, «ничто на земле не проходит бесследно», и, рассыпавшись в прах, этот каменный свидетель зарождения писательского гения таинственным образом передал нам, петербуржцам, информацию о тех роковых событиях, передал смутное ощущение сопричастности и щемящего сопереживания.
Отмечу, что описанный мною опыт «публичной» интроспекции, вызвал живой интерес у аудитории. По признанию читателей и гостей библиотеки, мастер-класс стал для них мощным стимулом к самонаблюдению и самоанализу.