Как известно, в СССР не было не только секса, но и быта. То есть быть-то они, конечно, были, только говорить об этом было не принято, как сейчас скажут, не модно. Модно было читать Хэмингуэя, петь песни у костра, жить в палатке, ехать — не за деньгами, а за туманом и за запахом тайги. Активно романтизировался неустроенный, аскетический быт — в землянках, палатках, общежитиях. Эта бытовая бедность и непритязательность непременно соединялась с высокими и благородными помыслами и духовными запросами. Любые попытки обустроить свою жизнь, сделать её красивее и комфортней расценивались как мещанство и подвергались общественному порицанию.
Беспощадный к «мещанству» Маяковский, казалось, навсегда вынес приговор не только канарейкам, но и всему, с чем он отождествлял «бытовую дрянь»: «уютным кабинетам и спаленкам», жене «за пианиной», самовару, «тихоокеанским галифищам» (вроде, джинсам по-нашему), «платьям с эмблемами» и другим «обывательщины нитям», опутавшим жизнь советского гражданина.
Идеология «пролетарского аскетизма» делила жизнь на две составляющие — «низкую» и «высокую». «Низкой» объявлялась вся повседневная жизнь человека (жилище, одежда, здоровье и пр.). К «высокому» же относилась постоянно формировавшаяся привычка к беспредметной борьбе и к жертвенности: «и как один умрём в борьбе за это», притом, что никто не знал, что такое «это», а также высокое искусство (классическая музыка и литература, живопись, театр).
А ещё мир делился на «большой» и маленький». В «большом» мы «делали ракеты и покоряли Енисей», а «маленький» мирок как раз и состоял из повседневных радостей, когда что-то удавалось «достать».
Однако когда время делается окончательно прошедшим, от него остаётся только образ, и составляющие этого образа — как раз то, что было приметами «маленького мира»: экстрагированная повседневность. То, как люди одевались, что они ели, что пели и танцевали, как выглядел визуальный «шум» городов (плакаты, реклама, книжные обложки), какая музыка звучала с веранд, какие ритмы и жесты были в ходу… и так далее. Через всё это осуществляется историческое переживание времени — а оно по природе своей (каким бы ни было само время) романтично: кажется, что о «главном» бывают только старые песни. И этот образ может быть реконструирован.

С любовью, Татьяна Филиппова,
главный редактор журнала «Библиотечное Дело»