В сборнике эссе выдающегося английского физика современности
Стивена Хокинга «Чёрные дыры и молодые вселенные» последний очерк представляет
собой интервью с автором на тему «Диски необитаемого острова».2

Пока книга пишется, все сюжетные линии, хитросплетения судеб
её героев находятся в руках у автора. Но вот поставлена последняя точка, и мир,
созданный авторским воображением, начинает жить своей независимой жизнью. Автор
же отходит в сторону и может описать свои чувства и дать комментарии лишь в
послесловии. Валерий Павлович Леонов сейчас работает над созданием биографии
БАН — библиотеки с уникальной и весьма поучительной судьбой. Мне подумалось,
что читателям будущей книги было бы интересно узнать, какие мелодии звучат в
его душе в этом увлекательном путешествии во времени, когда он соприкасается со
страницами истории, далёкими создателями и обитателями библиотеки, её загадками
и тайнами. То есть попытаться написать своеобразный постскриптум к неоконченной
книге, назвав его «Мелодии необитаемого острова».

Валерий Павлович предложил сделать интервью с ним в формате,
который возник на Би-би-си почти семьдесят лет назад. «Би-би-си начала
транслировать передачу “Диски необитаемого острова” в 1942 году, и эта
программа установила на радио рекорд долговечности. К настоящему времени она
стала чем-то вроде национального достояния. За все эти годы программа приняла
огромное количество гостей. В ней брали интервью у писателей, артистов,
музыкантов, киноактёров и кинорежиссёров, деятелей спорта, комиков, поваров,
садовников, учителей, танцоров, политиков, членов королевской семьи,
мультипликаторов — и учёных. Гостей (к ним всегда обращались как к потерпевшим
кораблекрушение) просили выбрать восемь аудиозаписей, которые они взяли бы с
собой, если бы им пришлось остаться в одиночестве на необитаемом острове. Их
также просили назвать предмет роскоши и книгу (предполагалось, что
соответствующий религиозный текст — Библия, Коран — уже есть на острове, так же
как и сочинения Шекспира). Наличие средств воспроизведения считалось само собой
разумеющимся. Рекламируя программу, обычно объявляли: “Предполагается, что у
вас есть граммофон и множество игл к нему”. Сегодня предполагается, что для
прослушивания записей есть заряжающийся от солнечного света плеер.

Программа выходила в эфир каждую неделю, и в ходе интервью,
продолжавшихся, как правило, сорок минут, проигрывали записи по выбору
гостей».3

— Валерий Павлович, ваш корабль терпит крушение, и вы
оказываетесь на необитаемом острове, отрезанным от нормальной жизни и лишённым
привычных средств общения. Есть время подытожить то, что прожил. Насколько вы
удовлетворены тем, что удалось сделать?

Библиотечное дело, библиография, книговедение, информатика —
это мой выбор. Я нашёл свою тему и занимаюсь тем, что считаю нужным. Мне
повезло. Мои начальные,  книжные (и
потому во многом абстрактные) знания о зарубежном опыте с начала 1970-х годов
стали соприкасаться с частью реального библиотечного пейзажа, увиденного в
странах Европы, Америки, Азии и Африки.

Работая в БАН, я пытался достигнуть более свободного и
широкого уровня понимания профессии библиотекаря в обществе. Речь идёт о том,
что существуют вершины, на которые я так и не смог подняться. Может быть, в
силу личных качеств, недостатка знаний, недостатка опыта борьбы за отстаивание
своих интересов. На памяти моего поколения стрелка библиотечного компаса
качнулась несколько раз, обозначив радиус отклонения от нормального положения,
— и очень далеко. Сколько времени ей понадобится, чтобы вернуться в нормальное
положение? Затрудняюсь ответить. Повторю вслед за С. Лемом: «Каждый должен
делать своё, и баста».4 О полученных мною результатах судить будут другие, те,
кто придёт нам на смену.

— Когда вы приступили к работе над биографией Библиотеки
Академии наук, существовал ли её текст в вашем сознании?

Нет, конечно. Каждый этап жизни БАН «присутствует» в моём
сознании на определённой ступени работы. Сам процесс творчества предлагает те
или иные повороты сюжета, которые я прежде не представлял. Всю биографию БАН
без записи удержать в голове невозможно. Биография существует, по терминологии
Карла Поппера, в третьем мире — мире объективного знания, а в наших
(читательских и автора) сознаниях через наш опыт получает различные
интерпретации.

Чем богаче биография БАН, чем она информативнее, тем меньше
остаётся попыток её отрицания. Благодаря информативности, мы в дальнейших
исследованиях будем знать, в каких направлениях продолжать наши поиски… И ещё
одно примечание. Изложение биографии всегда субъективно, в этом смысле автор
уязвим с точки зрения объективной истины. Научная дискуссия может вызвать много
эмоций, как положительных, так и отрицательных, но, в общем и в целом, с течением
времени полученные автором результаты становятся независимыми от эмоционального
напряжения. Кто помнит сегодня, что работа советника и библиотекаря И.-Д.
Шумахера вызывала недовольство у многих академиков, что он был обвинён в
злоупотреблениях и находился под следствием? Подобных примеров можно привести
много. Но кто сегодня знает об этих событиях? Почти все они забыты, а
объективные результаты его деятельности до сих пор живут.

— В ваших книгах много обращений к музыке. Что вам
доставляет больше удовольствия — книга или музыка?

И то, и другое. Книги и музыкальные произведения похожи на
дирижёров оркестров, а читатели (публика) становятся молчаливыми исполнителями.
Мы «говорим» нечто самим себе. Ненаписанная книга, как и музыка, спрятана в
душе человека. Музыка открывает нам нас самих и даёт возможность соприкоснуться
с другим миром. Чтение книги сходно с прослушиванием музыкального сочинения. Я
рассматриваю чтение как путешествие души. А человек, который перестаёт
путешествовать, останавливается в своём развитии; можно сказать, что он
«приехал». Эти слова американского монаха Томаса Мертона стали эпиграфом к
нашему интервью.

— И какой же диск вы поставили бы первым на необитаемом
острове?

Мексиканскую песню Консуэлы Веласкес “Besame mucho”.
Попытаюсь объяснить почему. Для этого мне надо вернуться в далёкий 1957 год.
Это было в то время, когда в Москве проходил Шестой Всемирный фестиваль
молодёжи и студентов. Услышанная по радио песня “Besame mucho” сразу стала
любимой мелодией. Я увлекался инструментальной музыкой, мы с друзьями быстро
выучили её и с удовольствием исполняли на концертах или играли на танцах…

С тех пор прошло более пятидесяти лет. Мелодия постоянно
была со мной. И однажды я стал прослушивать свои музыкальные записи — у меня
накопилось несколько сотен вариантов исполнения “Besame mucho”. Во мне
проснулся музыкант из моей молодости. Стало вдруг понятно, что основная идея
песни “Besame mucho” состояла, состоит и будет состоять в поиске родственных
душ, в их общении. Тогда-то я и решил написать книгу о своей профессии и
посмотреть на окружающий мир через призму этой вечной мелодии. Книга вышла в
свет в 2008 году, её заметили; за полтора года после публикации появилось
четырнадцать рецензий.5

— Насколько вы чувствуете себя одиноким на необитаемом
острове?

Моё одиночество обусловлено особенностями моей работы.
Научный труд в любой области предполагает то, что называется отстранённой
сосредоточенностью. Одиночество и творчество — вещи взаимосвязанные.
Вдохновение, интересная мысль возможны лишь в одиночестве, причём приходят они,
как правило, в самый неподходящий момент. Для написания книг надо искать
одиночества.

А вообще, тема одиночества будет актуальна всегда.
Количество одиноких людей в мире не уменьшается, несмотря на новые возможности
системы коммуникаций и методов общения. Но, с другой стороны, одиночество
представляет собой сознательный выбор, который человеку приходится отстаивать.
В этой неразделённости заключается, на мой взгляд, постоянная актуальность
затронутой вами темы.

— О чём же музыка вашего второго диска?

«Венгерские танцы» И. Брамса. Иоганнес Брамс (1833–1897)
считается одним из самых образованных композиторов в истории музыки. Его
творческое наследие составляет 121 произведение. Слушать музыку Брамса легко,
но из-за её сдержанности трудно оценить сразу по достоинству. Мне повезло. Так
получилось, что знакомство с его творчеством началось в 1960-е годы с
«Венгерских танцев», записанных ещё на старых пластинках. Духовно эта музыка
была близка. Мои детство и юность прошли в Западной Украине. Слушая «Венгерские
танцы», особенно пятый и второй танец, заряжаешься какой-то внутренней энергией
и полностью попадаешь под их очарование. Венгерские танцы стали моим пропуском
в симфонический мир И. Брамса.

— А запись номер три?

Концерт №1 для фортепьяно с оркестром Фридерика Шопена
(1810–1849). Шопену было всего двадцать лет, когда он завершил над ним работу.
Три части концерта ми минор построены по классической традиции. Оркестр
начинает вступление первой части в характере полонеза, а солист сменяет его уже
романтической мечтательной мелодией. Во второй части воссоздан лирический образ
певицы Констанции Гладковской (1810–1889), которая была единственной любовью
Шопена. А в финале (третья часть) тон задаёт краковяк.

Работа над концертом шла в «варшавский» период творчества
Шопена, в Варшаве состоялась и премьера —

11 октября 1830 года (солировал автор).

— Ваша новая книга о БАН имеет подзаголовок «Опыт
биографии». Можно ли уточнить, о каком типе биографии идёт речь?

Это хороший вопрос. В литературе описаны несколько типов
исторических биографий. Один из них, самый распространённый, — «серийная» или
социологическая биография. В ней главное внимание уделяется описанию биографий
наиболее многочисленных социальных групп и типичных форм их поведения. «Нельзя
отрицать продуктивность таких исследований, — пишет французский историк Ж.
Ревель, — хотя порой достигается она ценой обеднения используемой информации
ради достижения определённых целей. Биография этого типа рискует также привести
к созданию статистического артефакта, никак не связанного с реальным
историческим опытом».6

Второй тип — биография, воссоздаваемая на основе имеющегося
в распоряжении автора текста (текстов) и конкретизируемая с помощью
контекстуальных ссылок. Делается это с целью восстановления среды обитания или
социального фона, на котором развёртывается биография изучаемой личности.

Третий тип биографии — контекстуальная. Её целевое
назначение состоит в изучении связи (взаимодействия) между жизнью индивида и
контекстом в широком смысле слова. В роли контекста выступают различные
социальные группы, учреждения, теоретические построения пишущего автора.7

Если определить более чётко жанр будущей моей книги, то это
попытка изучения опыта контекстуальной биографии Библиотеки Академии наук.
Задача архитрудная. Дело в том, что БАН на протяжении всей жизни всегда писала
свою собственную биографию, и эту биографию Библиотеке хотелось рассказать
объективно. Мешало одно обстоятельство. Те, кто писали о ней, хотели
представить её в самом лучшем свете. Потом ситуации менялись (войны, блокада,
пожары). Но как биография БАН может быть выражена в контекстуальном жанре, как
представить её внутреннюю жизнь во внешней форме, как создать новый синтез, в
какую сторону направить, по Карлу Попперу, свой прожектор? Другими словами, как
рассказать о себе — и как об объекте эксперимента, и как об экспериментаторе?

Исследователи БАН разделили эти задачи, и рассказ о первой
части жизни библиотеки посвятили тому, как она создавалась, росла, укреплялась
и какой опыт приобретала. К концу ХVIII в. она вырвалась из своей среды, став
одновременно и государственной, и академической, и публичной, и национальной.
Этим прорывом она обязана науке. Успехи БАН объясняются не только библиотечными
достижениями, но и тем, что интеллектуальное сообщество приняло её как
социальное событие; в ней увидели большую и серьёзную часть жизни общества.

Вторая часть опыта БАН — осмысление накопленного по очень
широкому кругу вопросов. И об этом нам тоже интересно всё знать. С БАН же всё
так и не так: она жила не только своей прежней жизнью, но и интересовалась тем,
что было вокруг. Так, на протяжении ХIХ столетия она упорно доказывала, что она
исключительно научная библиотека, а функции публичной библиотеки ей были
необходимы для просвещения, для пропаганды научных знаний. Это был своеобразный
опыт изучения среды или того, что я назвал контекстом. И по мере развития и
осмысления нового контекста качество жизни БАН обогащалось. В этом сложном
направлении движения Библиотеки сказался также её просветительский характер.

— А о чём четвёртый диск?

Шестая симфония (си-минор) П. И. Чайковского (1840–1893).
Пётр Ильич считал её любимым своим творением.

Я воспринимаю её как рассказ о душе, как исповедь о сделаном
перед Богом.

В Шестой симфонии отражается вся жизнь человеческая: желание
жить, любить, чувствовать пульс времени (чего стоит только Скерцо в третьей
части!), страх смерти, наконец, надежда, которая, сопротивляясь, покидает душу
последней.

Шестая симфония — венец творчества П. И. Чайковского. К ней
вполне применимы строки из стихотворения

А. Ахматовой «Музыка» (1958).8

В ней что-то чудотворное горит,

И на глазах её края гранятся.

Она одна со мною говорит,

Когда другие подойти боятся.

Когда последний друг отвёл глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пела словно первая гроза

Иль будто все цветы заговорили.

— Ваши публикации достаточно разнообразны. Например,
рассуждая о чтении, вы пишете о нём как о «путешествии души», иллюстрируя свои
тезисы обращением к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Или другое сочинение
— эссе «Книга как космический

субъект». Вы работаете по интуиции? Или же приходите к
теории, которая вам нравится и привлекает вас, а потом пытаетесь доказать её?
Или вы не знаете заранее, каким будет результат, как его оформить в текст?

Да, я во многом полагаюсь на интуицию. Пытаюсь угадать
результат, но потом его надо долго доказывать. Это мучительный процесс поиска
аргументов, обращения к истории и к научным исследованиям современных
дисциплин, весьма, кстати, далёким от библиографии и библиотековедения.
Стараясь доказать заявленную тему, я нахожу много вопросов, на которые ещё нет
определённых ответов. Но это меня не смущает.

— Какой будет запись номер пять?

Один из моих любимых композиторов — Жорж Бизе (1838–1875),
его опера «Кармен». Я её впервые услышал во Львовском театре оперы и балета в
1960 году. Прекрасный украинский тенор Зиновий Бабий (1935–1984) исполнял
партию Хоcе. Оркестр играл великолепно. «Кармен» сразу вошла в мою жизнь, и я
слушал её многократно на оперных сценах Тбилиси, Москвы, Ленинграда.

А потом для Майи Плисецкой Родион Щедрин написал
удивительную «Кармен-сюиту». К сожалению, я слушаю её не часто, но с
удовольствием возьму диск на необитаемый остров.

— Несколько упрощая главную тему о книге как космическом
субъекте, можно ли сказать, что в ваших работах вы ищете «узкую тропинку»,
соединяющую человека и книгу с Богом, полагая, что это был божественный акт
творения?

Трудный вопрос. Начну издалека. Рассматривая иконы,
церковные книги, картины на религиозные темы, вы, видимо, неоднократно обращали
внимание, что на них везде Бог и его посланники на Земле изображены вместе с
книгой. Вряд ли вы обратили внимание на то, в какой руке они держат книгу.
Между тем, это — определённый знак. Если в левой (ближе к сердцу) — книга
прочитана, истина познана, если в правой — не прочитана, и познание истины
через книгу ещё впереди. (Об этом я когда-то прочитал у М. Л. Гаспарова в
«Занимательной Греции».) Что здесь надо подчеркнуть? Чтение и познание истины
индивидуально; каждый выбирает свой путь, ищет свою «узкую тропинку». Порой так
и не находит. И здесь нет ничего удивительного.

— Можно ли поиски «узкой тропинки» выразить музыкальными
средствами, например, в вашем шестом диске?

Есть такая, на первый взгляд, незатейливая мелодия
«Маленький цветок». Мелодия удивительной красоты. Для меня это зов Космоса,
Вселенной. Она помогает искать «узкую тропинку». Автор этой мелодии Сидней Беше
(1897–1959), родившийся в Новом Орлеане, на родине джаза. В 1950–1954 гг. Беше
жил и работал в Париже, где и написал своё удивительное произведение, назвав
его по-французски “Petite Fleur”. У меня есть запись в исполнении автора,
сделанная в 1952 году.

— Вернёмся к биографии БАН. Вы пишете о том, что с рождения
в ней было что-то необыкновенное, отличавшее её от многих европейских
библиотек, и называете это дистанцией. Какой смысл вы вкладываете в это понятие?

В научном мире сегодня существует библиотека, без оглядки на
которую трудно двигаться дальше. Она — эталон. Мы получаем ориентир, маяк,
сверяясь с которым отправляемся в собственное плавание. В течение своей жизни
БАН была и остаётся «непримкнувшей»; она всегда придерживалась собственного
мнения и осторожно относилась к сообществу библиотек, где преобладало
«коллективное мышление». В дистанции и молчании БАН запечатлён глубокий смысл,
некая её необыкновенность, нуждающаяся в прочтении.

Это можно сравнить с археологическими раскопками — с той
лишь разницей, что «археолог» сам становится предметом раскопок. Осталась ли
БАН внутренне такой же, поймём ли мы то, что она в прошлом делала? Её биография
воспоминаниями современников не избалована. Только тот, кто любит её в себе,
может обнаружить в ней всё то богатство смысла и содержания, которое скрыто при
поверхностном чтении. Необходимо преодолеть очень сильное сопротивление
материала, чтобы суметь читать её жизнь так, как читаешь жизнь современника —
медленно и с пристрастием…

— Если то, о чём сейчас вы сказали, попытаться выразить
музыкальными средствами, что было бы записано на седьмом диске?

Вступление к опере «Хованщина» — «Рассвет на Москве-реке» М.
П. Мусоргского (1839–1881). Мусоргский много предвидел и предсказал. Он увидел
прошлое не только в настоящем, но и в будущем. В «Рассвете…» композитор образно
передал одиночество человека в толпе, опасность разъединения народа, трагедию
разобщения.

Характерно, что тема рассвета в опере больше не появляется.
Она замыкается в оркестровом вступлении — и всё! Почему? Мусоргский оставил нам
очень непростую загадку.

— Как повлияли на Вас события 14–15 февраля 1988 г. — третьего пожара в
истории БАН?

Я стал другим…Сегодня, спустя пятнадцать лет после написания
книги, мне трудно добавить что-либо новое к тексту эпилога в «Библиотечном
синдроме».9 Пожалуй, кроме одного. Я, хотя это может показаться кому-то
странным, кроме друзей и коллег, благодарен всем многочисленным моим критикам
разного ранга — от стремившихся к сенсациям журналистов, так называемых «узких
специалистов» ведущих библиотек, отдельных депутатов Государственной Думы и их
помощников до некоторых академиков и членов-корреспондентов РАН за то, что они
позволили мне заглянуть вглубь себя и увидеть себя другим.

— Какой будет последняя запись — запись на восьмом диске?

Это будет не классическая музыка, а марш. Тот самый
бессмертный русский марш «Прощание славянки», сочинённый трубачом Василием
Ивановичем Агапкиным (1884–1964) под впечатлением событий Первой Балканской
войны (1912–1913):

Дрогнул воздух туманный и синий,

И тревога коснулась висков,

И зовёт нас на подвиг Россия,

Веет ветром от шага полков…

Летят-летят года,

Уходят во мглу поезда,

А в них — солдаты.

И в небе тёмном

Горит солдатская звезда.

— Валерий Павлович, а если бы вам пришлось из этих восьми
записей выбрать одну единственную, что бы вы взяли на необитаемый остров?

Без сомнения, это была бы Шестая (Патетическая) симфония П.
И. Чайковского. Мне кажется, что она написана для того, чтобы взглянуть на
прожитое и подвести предварительные итоги.

— Какую книгу вы взяли бы с собой?

«Евгения Онегина» А. С. Пушкина.

В этом романе я нахожу ответы почти на все свои вопросы.

— А предмет развлечения?

Фортепиано или баян. Музицирование для меня — это попытка «перезарядить
батареи» и настроиться на новую, ещё неизвестную тему. Вспоминание старых
мелодий на музыкальных инструментах даёт богатую пищу для творчества.

Спасибо за возможность общения!

Беседовала Татьяна Филиппова