Ирина Ивановна Тихомирова, доцент кафедры детской
литерартуры СПбГУКИ, кандидат педагогических наук, Санкт-Петербург

 Имя Белинского обычно принято воспринимать у нас как имя
Общественного деятеля, революционного демократа, борца за освободительное
движение в России, однако значение его личности этим отнюдь не исчерпывается.

В педагогических кругах о нём часто говорят как о теоретике
детской литературы, идеологе воспитания. Филологи его воспринимают
преимущественно как выдающегося литературного критика. Классик преподавания
литературы в школе М. А. Рыбникова увидела в критических статьях Белинского
прежде всего образец читательского мастерства, качества которого она усвоила, методически
оснастила и ввела в практику литературного чтения школьников. Сам Белинский
говорил: «Чтобы сделаться знатоком в поэзии, а тем более критиком, надо сперва
запастись поэтическими впечатлениями». Эти впечатления и составили фундамент
его критических статей. Важно учесть, что завоевания Белинского как читателя
(40–50-е годы XIX века) были подняты на щит следующими поколениями литературных
критиков, стали методологической базой для школьных уроков литературы. Ими
руководствовались не только М. А. Рыбникова, но и многие другие передовые
русские педагоги и психологи чтения. Это отметил известный педагог-словесник
конца XIX века В. П. Острогорский в своей книге «В. Г. Белинский как критик и
педагог», выпущенной в 1898 году к пятидесятилетию со дня смерти великого
деятеля русской культуры. Творчество Белинского, в котором автор увидел весь
основной капитал гуманной, развитой души, сделалось, по его словам, «кодексом
для критиков и поэтов и вошло как материал в первые же руководства и учебники
словесности, как, например, книги Стоюнина, Водовозова, вдохнуло живую душу в
школьную схоластику». Наследие Белинского осталось в доброй памяти миллионов
читателей, в коих он разбудил дух. Читателя первой величины в России открыл в
Белинском ленинградский исследователь природы творчества писателя и творчества
читателя A. M. Левидов. В своей книге «Автор — образ— читатель» (1977) он
показал десятки ракурсов искусства чтения художественной литературы, замеченных
им в опыте Белинского. Ни один другой читатель, включая выдающихся психологов,
педагогов, литераторов, режиссёров, не удостоился в его книге столь частого
упоминания, как Белинский.

Что касается Рыбниковой, то идеи и опыт творческого чтения
Белинского она заложила в методическую систему развития читательских способностей
школьников. Всё, что она делала, — пробуждение в детях дара воображения,
сопереживания, способности глубоко проникать во внутренний мир персонажей,
соотносить прочитанное с реальной действительностью, строить свою жизнь по
высшим эталонам человечности, — всё это (и многое другое) она почерпнула из
статей Белинского о Пушкине, Гоголе, Лермонтове, Грибоедове и других
писателях-классиках. Попробуем конкретизировать эти качества, вдумываясь в
статьи великого читателя-критика и идя следом за психологическими открытиями A.
M. Левидова.

Главная черта читательского таланта Белинского состояла в
его способности выводить законы чтения из самой природы литературы. Суть
художественной литературы и её чтения он определил как «мышление в образах»,
действующего на фантазию и чувства читателя. Приняв этот подход за
основополагающий для читательского развития детей, Рыбникова назвала его
методом, «сродным искусству слова».

Сразу заметим, что своё восприятие великих произведении
pyсской литературы Белинской относил не только к себе. Он считал выбранный им
метод чтения художественной литературы универсальным. Обращает на себя внимание
частое использование им в статьях местоимений «мы» и «вы»; он говорит о том,
что он и другие читатели «едины в своём впечатлении от прочитанного».
Анализируя то или иное произведение, Белинский словно обсуждает его в кругу
своих единомышленников, читает произведение вместе с ними. Он верит в
творческие возможности читателей, привлекает их к размышлению, ведёт за собой.

Первое, что бросается в глаза в статьях великого критика, —
необычайная сила и богатство тех чувств, которые рождает в нём литературное
произведение. Всё самобытное, человеческое в литературе было дли него предметом
восторга, радости, сочувствий, увлечения. Достаточно проследить только за его
реакцией на повесть Гоголя «О том, как поссорился Иван Иванович с Иваном
Никифоровичем». Мы различим в ней необычайно широкую гамму его чувств — от
живейшего участия в ссоре двух приятелей, смеха до слёз над глупостями,
ничтожеством и уродством этих «живых пасквилей на человечество» до глубокой
грусти над их жизнью. Уже в самом факте, что герои Гоголя вызывают сначала
смех, потом жалость, а потом грусть, он видит проявление правды жизни и
восклицает: «Сколько тут поэзии, сколько философии, сколько истины!» Из этой
способности эмоционально откликаться на художественное произведение, переживать
его, Белинский вывел теоретический принцип чтения: «Чувства должны
предшествовать знанию». «Пережить творения, — пишет он, — значит переносить,
перечувствовать в душе своей всё богатство, всю глубину их содержания,
переболеть их болезнями, перестрадать их скорбями, переблаженствовать их
радостью, их торжеством, их надеждами».

В отличие от тех, у кого «глаза так грубы, что на них
действует краска густо намазанная», Белинский реагирует на самое простое, самое
повседневное, извлекает поэзию из прозы жизни. Возьмём «Старосветских
помещиков» Гоголя — рассказ о том, как «две пародии на человечество в
продолжение десятков лет только и делают, что едят и пьют». И вот эта самая
жизнь вызывает у Белинского очарование — большое и сложное чувство, какое, по
его мнению, разделяют и другие. Он говорит: «Вы видите всю пошлость, нею
гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, и между тем принимаете
такое участие в персонажах повести, смеетесь над ними, горестно вздыхаете и
потом рыдаете... сердитесь на негодяя наследника и т. п.» (как важно обратить
внимание нынешнего излишне рационального читателя на эту амплитуду
эмоциональных состояний — от очарования до рыдания!). Именно за это умение в
самом простом, будничном видеть глубокий смысл он и ценит Гоголя, в этом видит
его гениальность. Это же качество покоряет нас и в самом Белинском как
читателе, указывает на высочайший уровень его культуры чтения, соединённый с
высочайшим уровнем его культуры чувств.

В своём отклике души на мельчайшие подробности жизни
персонажей Белинский проявил поразительную наблюдательность, которая особенно
сказалась на внимании к психологии персонажей, к их внутреннему миру, всем
изгибам их душевных движений. Словно сквозь лупу рассматривает он внутренний
мир Онегина, Татьяны, героев Гоголя, Грибоедова. Он выводит наружу всё, что
таится внутри человека, и что, может быть, составляет тайну для самого этого
человека. В своём анализе душевной жизни литературных героев он проявляет
высокую психологическую и художественную чуткость и проницательность. Взять,
например, его анализ психологии городничего, Хлестакова, Бобчинского и
Добчинского и других героев гоголевского «Ревизора». Он замечает моменты
«взлёта» и «падения», переживаемые каждым из них, прослеживает все изменения в
их психологическом состоянии между этими крайними точками. Так, в начале
комедии городничий потрясён тем, что ревизор две недели живёт в городе, всё
узнал, всё разведал. Некоторое облегчение он испытывает, когда узнает, что
«ревизор» — молодой человек. Затем его охватывает настоящая паника: «Помилуйте,
не погубите! Жена, дети маленькие... не сделайте несчастным человека!» Но
постепенно он убеждается, что ревизор не так страшен, как он себе его
представлял. Его внутреннее напряжение постепенно спадает. По выражению
Белинского, «в пятом акте городничий является в своём апофеозе», «в своём
петушином величии»; «взлёт» достиг такой головокружительной высоты, что он
готов был «кричать во весь народ», «валять в колокола». Но вот он узнаёт, чти
Хлестаков никакой не ревизор. «Городничий пришёл в бешенство, — пишет
Белинский, — что допустил обмануть себя мальчишке, вертопраху, у которого
молоко на губах не обсохло, он, который “тридцатъ лет жил на службе”, которого
“ни один купец, ни один подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками
обманывал; npoйдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на
уду; трёх губернаторов обманул!”». Белинский увидел в этом монологе не простое
крушение надежд городничего, недавно столь пышно расцветших, и ожидание новых
неприятностей (приезда настоящего ревизора); речь идёт об утрате чести,
самоуважения. Столь же внимательно 
Белинский раскрывает внутренний мир персонажей всякого произведения, за
чтение которого он берётся, и тем самым обогащает познанием читателя, повышает
его психологическую культуру.

К выводу о социальной значимости литературного произведения
критик приходит через рассмотрение тех бытовых вопросов, какие могут занимать
рядового читателя. Так, говоря о «Евгении Онегине», он отмечает: пока Татьяна
была девушкой, Онегин отвечал холодностью на её страстное признание, но когда
она стала замужней женщиной — он до безумия влюбился в неё, даже не будучи
уверен, что она любит его. В этой несообразности Белинский увидел естественную
закономерность. Своё мнение он доказал тщательным  анализом душевной жизни героев (как в наш
динамичный век не хватает читателям такого медленного, неторопливого,
пристального вглядывания и вдумывания в человеческие взаимоотношения,
отражённые в литературе!) — и тем самым подтвердил великие заслуги Пушкина,
нарисовавшего не героев-добродетелей или злодеев, а «просто» живых людей.

Проникая таким способом в глубины психологии персонажей, во
всю тонкость и противоречивость внутреннего мира человека, проявляя способность
видеть этот мир в связях, в движении, Белинский призывает и читателей разделить
с ним этот труд. Поражает жизненное чувствование художественных образов, словно
речь идёт о тех, кто находится рядом. «И дай бог вам поболее встретить на пути
вашей жизни Максимов Максимовичей!» — восклицает он. Свой взгляд на
литературных персонажей как на живых людей он распространяет и на читателей.
«Читатели видят в его лицах живые образы, а не призрак, радуются их радостями,
страдают их страданиями, думают, рассуждают и спорят между собою о их значении,
их судьбе, как будто дело идёт о людях, действительно существовавших и
знакомых». Вопрос о литературе и её отношении к жизни не раз ставился Белинским
в его статьях. Жизненное чувствование персонажей не мешало критику отделять
литературу от жизни. С одной стороны, литература, по его мнению, «есть
выражение жизни, или, лучше сказать, сама жизнь». С другой — литература
остаётся искусством, имеющим свои законы. Правда жизни и правда искусства, как
он доказывал, — это разные правды, и нельзя к ним подходить с единою меркою.
Смерть Бэлы, например, вызвала у Белинского не подавленность, не слёзы, а
лёгкую, светлую, сладостную грусть. Почему? Потому что даже трагические
события, отражённые в искусстве, оказывают на читателя очищающее воздействие,
или, как говорил Аристотель, — производят катарсис.

Внимание Белинского к психологическим тонкостям в
изображении человека соединяется с творческим воображением и способностью
дорисовывать образы, ориентируясь на вехи, поставленные писателями. Фантазию он
считал «одним из необходимейших элементов богатой натуры». В ней он видел
«предчувствие таинства жизни, противоположный полюс пошлой рассудочной ясности
и определённости». Высоко он ценит, например, мастерство Лермонтова в обрисовке
Бэлы, проявившееся прежде всего в том, что «она говорит и действует так мало, а
вы живо видите перед глазами её во всей определённости живого существа, читаете
в её сердце, проникаете во все изгибы его». Видя настоящее того или иного
персонажа, глубоко проникая в его суть, 
Белинский предвидит его будущее. Говоря, например, о Доне Карлосе (А. С.
Пушкин. «Каменный гость»), его мрачности, проявившейся даже тогда, когда он
остаётся наедине с прекрасною женщиной, которая признаётся ему в любви,
Белинский прогнозирует: «К старости же из него был бы готов отличный
инквизитор, который с полным убеждением и спокойной совестью жёг бы еретиков и
с особенным наслаждением бичевал бы самого себя». Сходные мысли он высказывает
и рассуждая о женских образах, созданных Гоголем. «И посмотрите, как легко у
него всё выходит: в этой коротенькой, как бы слегка и небрежно наброшенной
сцене (речь идёт о жене и дочери городничего. — И. Т.): вы видите прошедшее,
настоящее и будущее, всю историю двух женщин, а между тем она вся состоит из
спора о платье, и вся как бы мимоходом и нечаянно вырвалась из-под пера
поэта!..» Видеть персонаж во всей определённости при минимальном количестве
данных, читать в сердце человека даже то, что не написано словами, — эта
способность обусловлена силой воображения. Она помогает Белинскому (а вместе с
ним и читателю) перевоплощаться в героев, жить их жизнью, представлять себя в
их обстоятельствах. Он советует каждому: «Читайте “Майскую ночь”, читайте её в
зимний вечер, у пылающего камелька, и вы забудете о зиме с её морозами и
метелями, вам будет чудиться эта светлая ночь благословенного юга, прозрачная
ночь, полная чудес!»

В любом художественном произведении, написанном талантливым
автором, Белинский узнает исповедь собственного сердца. В чужом он видит своё,
осознаёт сходство с героями книг большинства людей. Такое родство он заметил, в
частности, с Хлестаковым: «Многие ли из нас, положа руку на сердце, могут
сказать, что им не случалось быть Хлестаковыми, кому целые года своей жизни
(особенно молодости) кому хоть один день, один вечер, одну минуту». Общее у
читателя он находит и с создателями литературных произведений. Так, говоря о великом
поэте, он пишет: «В его грусти всякий узнает свою грусть, в его душе всякий
узнает свою и видит в нём не только поэта, но и человека, брата своего по
человечеству». Самосознание читателя Белинский считал одним из важных элементом
творческого чтения.

Всё, что Белинский видел, переживал, наблюдал, давало ему
пищу для ума, для широких обобщений. Хотя он и отдаёт дань чувству при
восприятии литературных произведений, для него подлинное прочтение книги —
прочтение философское, проникающее в суть произведения, его смысл, соотнесённое
с проблемами века, своей страны, отдельной человеческой судьбы. Примечательно в
этом плане его высказывание: «Случается и так, что иной, чем сильнее чувствует,
тем бесчувственнее живет. Рыдает от стихов, от музыки, от живого изображения
человеческих бедствий в романе или повести — и равнодушно проходит мимо
действительного страдания, которое у него перед глазами». Творчество Белинский
согласовывал со служением современности. Быть сыном своей родины, своей эпохи,
усвоить в себе её интересы, слить свои стремления с её стремлениями — это
требование относил он и к писателю, и к читателю. « И чем горячее художник
сочувствует человечеству, своей современности, родине, тем более это сочувствие
передаётся и нам», писал он, имея в виду читающую публику.

В этой связи обращает на себя внимание ещё одна грань
читательского таланта Белинского — ассоциативность его мышления, способность
переносить впечатления жизни в произведение, а читательские впечатления — в
жизнь; читая одно произведение, вспоминать другое, один персонаж сравнивать с
другим. Так, в статье «Горе от ума» Грибоедова он вспоминает «Ревизора»,
находит общее между этими двумя комедиями. Хорошо известно сопоставление
Белинским Онегина и Печорина: «Печорин — это Онегин нашего времени, герой
нашего времени. Несходство их между собой гораздо меньше расстояния между
Онегою и Печорою». Глубоки его сравнения также романа А. Герцена «Кто виноват»
и «Обыкновенной истории» И. Гончарова.

Говоря об искусстве чтения Белинского, которое, как уже отмечалось,
имеет методологическое и практическое значение для всей системы воспитания
культуры чтения художественной литературы, нельзя пройти мимо потребности и
способности читателя к перечитыванию великих произведений. «Художественное
произведение, — отмечал Белинский, — редко поражает душу читателя сильным
впечатлением с первого раза: чаще оно требует, чтобы в него постепенно
вглядывались и вдумывались, оно открывается не вдруг, так что, чем больше его
перечитываешь, тем дальше углубляешься в его организацию, уловляешь новые,
незамеченные прежде черты, открываешь новые красоты и тем больше ими
наслаждаешься». Это теоретическое положение находит своё подтверждение в его
собственной практике. Белинский пишет: «Как всякое глубокое создание, “Мёртвые
души” не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих: читая их
во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. “Мёртвые
души” требуют изучения». В то же время Белинский подчёркивает, что это
утверждение имеет отношение к произведениям талантливым, подлинным, а не к
однодневкам. Перенося эту закономерность на читателя, он говорит «Поэмою Гоголя
могут вполне насладиться только те, кому доступна мысль и художественное
выполнение создания, кому важно содержание, а не сюжет».

Итак, бросив лишь беглый взгляд на наследие Белинского с
точки зрения характеристик творческого чтения художественной литературы, мы
убеждаемся в том, как сложен и богат этот труд свободной мысли и чувств, как
вовлекает он в свой процесс всю личность без остатка. То, что сказал Белинский
о «Евгении Онегине» Пушкина («Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь
его чувства, понятия, идеалы»), можно отнести и к самому Белинскому как
талантливому читателю художественной литературы. В чтении сполна отразился он
весь как личность и гражданин. Читая статьи Белинского, можно превосходным
образом воспитать в себе читателя, разбудить творческие задатки. Образец высок,
но он даёт направление читательскому развитию, показывает ступени роста.
Ориентируясь на образец, педагог имеет возможность осознанно подойти к
воспитанию творческого чтения, как это сделала М. А. Рыбникова.

Закончить разговор об «искусстве чтения» В. Г. Белинского и
о его значении для русской культуры хочется словами его последователя Н. А.
Добролюбова: «Энергические слова Белинского открывали нам совершенно новый мир
знания, размышления и деятельности! Читая его, мы забывали мелочность и
пошлость всего окружающего, мы мечтали об иных людях, об иной деятельности, и
искренне надеялись встретить когда-нибудь таких людей, и восторженно обещали
посвятить себя самих такой деятельности». Такой деятельности, вдохновленной
творчеством великого читателя и критика, посвятили себя многие прогрессивные
педагоги-словесники конца XIX и всего XX века, к которым присоединилась и армия
библиотекарей, работающих с детьми и помогающих им стать талантливыми
читателями и творческими людьми.