Огромный красно-золотой дракон крепко спал, порыкивая во сне и выпуская из ноздрей струи дыма. Крылья его были сложены, и это придавало ему сходство с чудовищной летучей мышью. Он возлежал на груде сокровищ, обхватив её лапами и придавив длинным, свернувшимся в кольцо хвостом». Дж. Р. Р. Толкин 

Дина Хапаева, исследуя «морфологию готического общества», особое внимание уделила отношению профессора древнеанглийской и средневековой литературы, «родителя» хоббитов и орков Джона Рональда Руэла Толкина к Дракону.

Не надо думать, — пишет она, — что «дракон является “метафорой”, эксцентрической выходкой странного профессора и т.д. Серьёзное и вдумчивое отношение к реальному дракону для Толкина является делом принципа, ради которого он готов сражаться — и не только с коллегами. Тело и дело дракона ложится в основу создаваемой им новой эстетической системы». 

Сам писатель определяет важность дракона в литературе как необходимость для придания вселенской, нечеловеческой значимости происходящему. В том числе как воплощение враждебного человеку вселенского Зла.

Незадолго до выхода «Властелина колец» Евгений Шварц тоже создал своего «Дракона», по какому-то недоразумению «допущенного» советской цензурой. Зажатая её рамками «подсоветская» литература вынуждена была прибегать к многослойности, шифровкам и аллегориям. Жанры мистической литературы помогали решать эти задачи.

Хронотоп деспотии персонифицирован у Шварца не только в образе трёхголового дракона, но и во множестве дракончиков, поселившихся в душах горожан. 

О, эта верноподданническая риторика нам так хорошо знакома, что мы готовы признать Дракона своим современником, а «тихий город», где «никогда и ничего не случается», — местом своего обитания. Что-то до боли знакомое слышится и в характеристиках Дракона, запечатлевающих протяжённую временную ретроспективу: «Мы так привыкли к нему. Он уже четыреста лет живёт у нас»; «удивительный стратег и великий тактик»; «он так добр», поскольку во время эпидемии вскипятил озеро и спас город от гибели; «избавил нас от цыган… врагов любой государственной системы»; «пока он здесь — ни один другой дракон не осмелится нас тронуть».

В фильме, поставленном Марком Захаровым по пьесе Шварца изменена одна, но существенная деталь: В финале фильма рыцарь Ланцелот находит побеждённого, но живого Дракона, играющего с детьми — будущими жителями нового Драконьего царства.

И вот они возвращаются. Дракон и тогдашние дети — ныне возмужавшие, крепкозубые резиденты этого нового царства. Да и сам Дракон ещё полон сил и по-своему хорош особой драконьей статью, завораживающей полусонных зрителей и крайне раздражающей тех, кто начал было просыпаться. Последних, в силу их разношёрстности и для удобства обращения, Дракон окрестил «бандерлогами».

Просто сказка!