2005 год объявлен Годом культуры Венгрии в России. Венгерская тема стала одной из главных и на открывшейся недавно в Москве VI Международной ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction, где была представлена книга живого классика венгерской литературы, недавнего лауреата Премии мира Союза немецких книгоиздателей Петера Эстерхази "Маленькая венгерская порнография", только что выпущенная санкт-петербургским издательством "Симпозиум".

- Разрешите задним числом поздравить вас с немецкой Премией мира. Что она значит для вас? И вообще - как вы относитесь к премиям, насколько они для вас важны? Ведь у вас их, насколько я знаю, великое множество.
- Хорошо функционирующая премия - вещь важная с точки зрения хорошо устроенной литературной жизни и с точки зрения общества. Общество чувствует, что в данном случае решение основано на ценностном принципе, и из этого видно, что вроде бы есть некая система ценностей... Это дело благое, здоровое. Я лично не испытываю особо сильных чувств по поводу премий. Наверное, как раз потому, что довольно много их получил. Несущественность литературных наград ощущаешь, как правило, тогда, когда у тебя они уже есть. Логическое, рациональное основание для того, чтобы не придавать наградам важности - тот факт, что они никак не способствуют работе. Если я сажусь за письменный стол и не могу ничего путного написать, то тут никакая премия помочь не может. Если бы могла, я ценил бы премии больше.

Немецкая Премия мира - это одна из самых больших наград, которые можно получить в Европе. Вручается она очень торжественно, с размахом, в таком мероприятии поучаствовать приятно. Для меня это было важно потому, что, увидев список получивших эту премию ранее, в котором есть Мартин Бубер и многие другие, я заглянул в ту духовную сферу, которая много значит для любого, кто пишет книги. То, что эта сфера существует, хотя бы предположительно, - важно, и в напоминании об этом заключается истинная значимость данной премии. Кроме того, это премия издателей и книготорговцев, то есть она связана с конкретными книгами, с конкретными читателями, и об этом тоже приятно думать. У премий всегда бывает какое-то обоснование, мотивировка, но к этому не стоит относиться слишком серьезно. Немецкая Премия мира была основана в 1950-х, когда слово 'мир' значило не то, что теперь, потому что все еще хорошо знали, что такое война. Наше поколение родилось уже в мирное время, с ужасами войны мы не знакомы: мы знакомы только с ужасами мира. Поэтому со временем суть этой премии изменилась. В принципе ею стали награждать социально ангажированных писателей. В моем случае от этого принципа, кажется, несколько отошли.

- В 'Производственном романе' и в других ваших текстах силен элемент сатиры. Считаете ли вы себя сатириком в обычном смысле, или это всего лишь один из результатов многостороннего подхода к письму?
- Ни то ни другое. Просто выбора-то особого нет. Сатира, ирония - это не вопрос установки. Это некое состояние. Обычно тот или иной писатель не то чтобы является сатириком или обладает каким-то таким стилем, а просто отражает положение, в котором мы находимся.

- Вероятно, так же обстоит дело и с политическим содержанием 'Производственного романа'?
- 'Производственный роман' писался 25 лет назад, когда у нас была диктатура. Если книга написана при диктатуре, то неизбежно возникают какие-то политические проекции. При диктатуре не человек решает, заниматься ему политикой или нет, а наоборот, политика занимается им, и у любой книги есть политическое лицо. Можно сколько угодно отбрыкиваться от традиционной писательской роли, предполагающей какую-то моральную позицию, и говорить, что литература - это только литература, но у книг все же остался ярко выраженный социальный характер, хотели того авторы или нет. Когда я писал эту книгу, мне было лет 25--26, и это в ней тоже отразилось, она передает чувство свободы. Поведать о некой свободе - цель любой книги, но при диктатуре это связано еще и с отсутствием свободы политической.

- Известно, что вы крайне негативно относились к коммунистической власти. Но все же тогдашняя жизнь и тогдашний язык стали вашей темой, во многом обусловили ваше писательское своеобразие. Можно ли, таким образом, считать, что этот период много вам дал? Можете ли вы быть ему по-своему благодарны?
- Ну с этой извращенной точки зрения - да. Я всегда говорил, что социализм - это золотое дно в плане языка, целый золотой прииск. Правда, за то, что происходило на этом прииске, иных следовало бы на самые обычные прииски послать, но это уже другой вопрос (усмехается). Знаете, польза здесь примерно такая же, как в том случае, когда Достоевского подвели к виселице, и потом он под впечатлением от этого написал много прекрасных фраз. Но это не значит, что каждого писателя нужно ставить перед виселицей. Вообще диктатура, если она не очень суровая - а при Кадаре она не была суровой, - ставит писателя в весьма ясное, однозначное положение: есть противник - плохая власть, а вот мы, писатели, идем рука об руку с читателями. Это ситуация продуктивная. Но тот, кто потом по ней ностальгирует, лжет. Мне такие чувства трудно понять.

- На русский пока переведены далеко не все ваши вещи - пока только 'Производственный роман', 'Записки синего чулка и другие тексты' и теперь еще 'Маленькая венгерская порнография'...
- Я слышал, что значительно продвинулся перевод романа 'Harmonia caelestis'. Он выйдет весной.

- А какую из ваших книг вы могли бы порекомендовать в качестве следующей для перевода на русский?
- Тут мне трудно что-либо сказать, я не знаю, что представляет интерес. Наверное, издательство или переводчики смогут решить, что лучше. Русская литература такая большая... Большие литературы вроде русской или французской обходятся сами собой и только одним глазом смотрят в сторону других литератур.

- Чье творчество повлияло на вас больше всего?
- Я бы мог назвать кого угодно, я всеяден. Но, по-видимому, нужно упомянуть европейский модернизм XX века, Музиля, Джойса, Пруста - эту линию. Она была весьма важна, у ее представителей я многому научился. Я читал все, и все на меня влияло. Можно было бы сказать, что я развивался в направлении Музиля или Манна, но это было бы немного забавно. С традицией можно находиться в различных отношениях - собственно, новизна может заключаться в том, как именно с этой традицией обращаешься. Например, открываешь, что существует не одна традиция, а несколько, и они не исключают друг друга, и что их можно не только принимать или не принимать, но вполне представима и более сложная игра с ними.

- В одном из интервью вы сказали, что в молодости не участвовали ни в каких литературных тусовках, а с коллегами-писателями познакомились позже. Следует ли понимать это так, что вы пребывали в творческом одиночестве?
- Некоторое одиночество имело место хотя бы потому, что я учился на математическом факультете, а не на филологическом, где традиционно пребывали писатели. И я очень скоро начал плотно работать. А работа - это уединенный жанр.


С Петером Эстерхази беседовал корреспондент ГАЗЕТЫ Кирилл Решетников.


НАША СПРАВКА:

Петер Эстерхази родился в Будапеште в 1950 году, изучал математику в университете им. Лоранда Этвеша, работал в институте вычислительной техники при министерстве машиностроения. Дебютный прозаический сборник 'Фанчико и Пинта' появился в 1976 году. С тех пор из-под пера Эстерхази вышло несколько романов ('Семнадцать лебедей' (1987) - под псевдонимом Лили Чоконаи, 'Книга Грабаля'(1990) и др.), а также сборники эссе и рассказов. Мировую известность писателю принес переведенный на множество языков 'Производственный роман', впервые опубликованный в Венгрии в 1979-м.