Презентация книги дочери Александра Пушкина - Натальи Пушкиной-Меренберг "Вера Петровна. Петербургский роман" состоится в Белом зале Нижегородской государственной областной универсальной научной библиотеки (НГОУНБ) имени Ленина 15 сентября. Об этом корреспонденту Нижегородского телеграфного агентства сообщила старший библиотекарь НГОУНБ Нина Чудакова.

Нижегородцам книгу представит праправнучка поэта – графиня Клотильда фон Меренберг.

Рукопись этого романа - листы старой бумаги с готическим немецким текстом правнук Пушкина - граф фон Меренберг получил в наследство от своей тетки. Возможно, роман дочери Пушкина так и не увидел бы свет, если бы не праправнучка поэта – графиня Клотильда фон Меренберг, которая случайно обнаружила рукопись, пылящуюся в шкафу, и установила, что она принадлежит перу ее прабабушки Натальи Александровны Пушкиной (в замужестве фон Меренберг).

Чем больше она вчитывалась в текст, тем больше узнавала в героине романа Вере Петровне автобиографические черты младшей дочери Пушкина Натальи, в ее матери и хозяйке дома - Наталью Николаевну Пушкину, а в отчиме - генерала Ланского. Сам же сюжет романа построен на подлинной истории первого брака дочери поэта.

Начало презентации в 12:00.
(НТА - Марина Лайд)


СУДЬБА РУКОПИСИ

Можно ли сегодня отыскать, обнаружить что-нибудь новое о Пушкине? Не только он сам, но и его окружение, его дети, внуки и правнуки изучены самым тщательным образом. И тем не менее... До сих пор никто не предполагал, что дочь Пушкина была склонна к художественному творчеству. И тем не менее, сегодня мы предлагаем читателям отрывок из романа Натальи Александровны Пушкиной в переводе Владимира Фридкина. Полностью роман опубликован в издательстве "Захаров".

ВЕРА ПЕТРОВНА
Фрагмент романа

...Примерно в двадцати верстах от Петербурга на полпути к Петергофу, излюбленной летней резиденции царя Николая, в Стрельне, лет тридцать или сорок тому назад стояла одна из таких дач в итальянском стиле. От проезжей дороги ее отделял тенистый сад. В центре виллы - неизбежная обвитая зеленью веранда, с которой широкая лестница вела в сад. Между могучими деревьями мелькал простор моря, морская дорога в Кронштадт. В теплые летние вечера на веранде собиралась семья и ее многочисленные гости, друзья и знакомые.
Был полдень. Светило солнце. Его лучи, пронизывая зеленую крону, оставляли на земле яркие полосы. Между кустами замелькали юные фигуры, и через несколько минут из ворот сада вышли три молодые девушки, прелестная внешность которых не сразу обратила бы на себя внимание.
- Ну, куда пойдем? - спросила Вера Петровна, самая юная из них. - Бесцельно бродить туда и сюда по дороге ужасно скучно.
- А я бы охотно прогулялась по шоссе, - сказала Любочка. - Дорога не пылит, как поздним летом. А солнцу я рада: мы так соскучились по нему.
- Ты надеешься встретить своего друга Бориса Ивановича Беклешова, - ответила Вера слегка раздраженным тоном. - А иначе откуда такая любовь к этому скучному шоссе.
- А я знаю, почему тебе гулять здесь не хочется, - ответила Любочка в том же тоне. - Ведь Владимир Николаевич все еще задерживается в городе.
- Почему вы не можете жить в мире и разговаривать, как друзья, не обижая друг друга? - пыталась успокоить их Ольга Петровна, третья девушка. - А я должна ждать, пока ваша дискуссия о Борисе и Владимире наконец закончится? Лучше уж мне было не выходить за ворота. Вот что, я предлагаю идти в монастырь. Там сад сейчас весь в цвету.
- Да, да! Это отличная мысль, - сказала Вера, радостно хлопая в ладоши. - Там такие забавные монахи, толстые и добрые. И у них очень смешные лица, когда они разговаривают с дамами.
- Фу, Вера, как ты можешь говорить так о монахах. Ведь это же святые люди. Вообще лучше, если ты не будешь говорить о том, чего не понимаешь.
Острое словцо готово было сорваться с языка Веры, и ей стоило усилий сдержаться и промолчать.
Предложение Ольги не встретило возражений, и неразлучная троица отправилась в монастырский сад.
Ольга и Вера были сестры. Первой было двадцать один, второй едва исполнилось шестнадцать. Любочка была средней, на год моложе Ольги. Обе сестры во всех отношениях были так непохожи друг на друга, что вряд ли посторонний мог принять их за сестер. Ольга, среднего роста, выглядела не как дитя холодного севера, а как уроженка Андалузии: иссиня-черные волосы, бледное лицо, которое в редкие моменты волнения обретало знойный южный колорит. Он придавал ей большую привлекательность. Черные, глубоко посаженные глаза, правильные черты лица, небольшие белоснежные зубы завершали этот прелестный портрет. Ее характер казался вялым и апатичным. Она как бы не проявляла себя, не старалась выставить в выгодном свете природное обаяние. Поэтому, несмотря на свою красоту, Ольга не имела в свете большого успеха. И тем больше ее любили в семье, где ее доброта всех успокаивала и примиряла.
В полную противоположность сестре Вера была высокой и стройной и, несмотря на разницу в возрасте, была выше Ольги почти на голову. Ее пышные волосы имели матовый пепельно-серый оттенок, будто присыпаны пудрой. Над глазами, темными, как у лани, - размах черных бровей, лицо имело милое плутовское выражение, и его кожа казалась еще белее от нежных пунцовых щек. Зубы были правильной формы, хоть и не такие мелкие, как у Ольги; красивый рот был больше, чем у сестры, имел слегка надменное выражение и, казалось, всегда был готов говорить или смеяться. От старшей сестры она отличалась не только наружностью, но и характером. Насколько Ольга была спокойной и большей частью молчаливой, настолько Вера была задорной, раскованной и полной жизни. Смелая наездница, она была решительной в ссоре и острой на язык, если дело касалось ее внешности или внезапная мысль приходила ей в голову. В свет она еще не выходила. Но среди многочисленных посетителей родительского дома у нее был большой круг друзей и поклонников, которых она умела занять. Она была всеобщая любимица и умела ладить со всеми. Вот только Любочка была исключением. Ее она не переносила и это отношение к ней ни в малейшей степени не скрывала.
Любочка, или по батюшке Любовь Степановна, была симпатична. Одного роста с Ольгой, хорошо сложена, рыжие волосы, отливающие золотым блеском. Ровные зубы и цвет лица, обычно встречающийся у рыжих девушек. И только вызывающе торчащий нос придавал ей нескромное выражение. У нее были светло-серые глаза, внимательно и холодно смотревшие из-под густых, почти белых ресниц, и тонкие, резко очерченные губы. На балах, которые она посещала с Ольгой, несмотря ни на что, она имела успех. Она нравилась и умела быть любезной.
Сестер вырастил Громов. О прошлом их собственной семьи речи не заводилось. А об имени своего отца ни Ольге, ни Вере не приходило в голову говорить с Любочкой, которая воспитывалась с ними вместе. Хотя в семье к ней относились как к третьей сестре, Любочка чувствовала себя чужой. Она считала себя Золушкой, невинной жертвой судьбы. К сожалению, с годами это ложное чувство не ослабевало. Наоборот, усиливалось. Чувство благодарности за содеянное добро ей было незнакомо. Мастерица скрывать свои чувства, она похоронила их в себе самой, и никто не мог бы их обнаружить.
Понятно, что этот характер никак не гармонировал с характером Веры, прямым и открытым. В детстве их обоюдная антипатия проявлялась в размолвках, позднее в словесных перепалках, еще более болезненных. Вера никогда не упускала возможности пошутить над Любочкой, а та часто воспринимала это как обиду и оскорбление. И только в редких случаях Любочка отвечала в том же тоне. Она копила в сердце против доброй Веры заряд ненависти и надеялась когда-нибудь с лихвой ей отплатить.
Сегодняшнюю прогулку Вера и Любочка, как обычно, начали со словесной пикировки. На этот раз предмет спора касался обеих девушек и был особенно чувствителен. И поэтому на этот раз Любочка изменила своей обычной сдержанности и ответила на нападение Веры. И хоть стычка недолго продолжалась, она оставила неприятный привкус. И против обыкновения девушки шли молча. Ольга надеялась, что мир наступил надолго. Но Верин задорный характер не дал ей успокоиться.
Вскоре Вера обратилась к Ольге с вопросом:
- Как ты думаешь, Оленька, встретим ли мы, как назло, молодого Беклешова? Он мало симпатичен, и один его вид испортит мне настроение на целый день.
- Невелика потеря, - ответила Любочка с сарказмом, прежде чем Ольга успела слово вставить. - Вообще я не понимаю, что ты имеешь против бедного Бориса, который всегда так любезен с тобой. И потом, твое замечание для меня вдвойне неприятно. Ты ведь знаешь, что я считаю Бориса Ивановича своим другом.
- То, что я сказала о Борисе, - только мое мнение. Ты с ним можешь не соглашаться, - ответила Вера. - Но хочу дать тебе хороший совет, Любочка. Выкинь ты Беклешова из головы, ведь он никогда на тебе не женится.
- А это почему? - спросила Любочка, накаляясь.
- А какой ему интерес жениться на никому неизвестной оставленной родителями девушке, которая не принесет ему ни карьеры, ни связей, - ответила Вера, глядя прямо Любочке в глаза. - А жениться по любви, да еще против воли отца, - он не из тех мужчин.
Ольга бросила на девушек неодобрительный взгляд. Столь обидные слова Любочка слышала впервые. От Вериных слов на ее лице выступили пятна, а тонкие губы мстительно сжались. И она ответила тихим дрожащим голосом:
- Тебе нет нужды давать мне советы, в которых я не нуждаюсь. К тому же я намного старше тебя. И с полным правом могу ответить тебе тем же и посоветовать меньше думать о Владимире Островском. Больше думай о своих уроках по чтению.
- К счастью, ты не моя гувернантка и мои уроки тебя не касаются, - упрямо ответила Вера. - Владимир Николаевич - мой друг, и я думаю о нем столько, сколько мне угодно.
- Это, конечно, твое дело, - отвечала Любочка, - но к свадьбе это не приведет. Все, что ты сказала о Борисе, можно сказать и о Владимире.
- Я не думаю о свадьбе так, как ты о ней думаешь, Любочка.
- А виноград-то зелен, - иронически засмеялась Любочка.
- Смеется тот, кто смеется последним, - ударом на удар ответила Вера.
- Ты можешь смеяться, - сказала Любочка, - но Владимир еще не скоро соберется на тебе жениться.
- А этого я совсем не понимаю.
- Уж не объяснился ли он тебе в любви? - недоверчиво спросила Любочка.
Вера промолчала. Любочка выдержала паузу и продолжала:
- Мне трудно поверить, что единственный сын могущественного графа Островского, любимец царя, отдаст тебе руку и сердце. Он может подыскать себе партию получше.
Словесная перепалка становилась все резче и угрожала принять рискованный оборот. Ольга, преодолев себя, наконец вмешалась и, как старшая, своим авторитетом установила непрочный мир.
- Ну, хватит! Я сыта по горло вашими ссорами, - сказала она. - Больше ни слова о Борисе Ивановиче и Владимире Николаевиче. Ты, Вера, уже вышла из малолетнего возраста для подобных детских дразнилок. Время покажет, кто из вас прав. А теперь, ради Бога, давайте наслаждаться прекрасной природой и сменим тему разговора.
-------
"Как психиатр и психотерапевт, я полагаю, что Наталья Александровна описала свою жизнь, переработав в романе мучительную историю своего первого брака.
Очевидно, влечение к перу она унаследовала от своего отца".
---------

КАК НАШЛАСЬ РУКОПИСЬ

В сороковые годы мой отец, граф Георг фон Меренберг, получил из Аргентины пакет от своей тетки Ады де ..............Элия, урожденной графини фон Меренберг, после ее кончины. После Второй мировой войны, живя в одной квартире с соседями, мы надеялись получить от богатой тетки из Южной Америки что-то ценное - и вот тебе на! В пакете была рукопись - листы старой бумаги, исписанные готическим шрифтом. Читать это никому не пришло в голову. И это "наследство", такое незначительное, как мы тогда полагали, было закинуто в шкаф...
В 1991 году я впервые приехала в Россию, в Петербург, и там стала изучать русский язык. И вот летом 2002 года случайно (а может, это была судьба?) я снова взяла этот пакет в руки. Я установила, что в пакете лежали набросок романа и его набело переписанная рукопись, выполненная мелкими готическими буквами. Между кусками немецкого текста попадались пассажи, написанные по-французски и по-русски латинскими буквами, так что было ясно - автор привык писать кириллицей.
И чем больше я вчитывалась, тем больше узнавала в героине Вере автобиографические черты Натальи Александровны Пушкиной, после замужества графини фон Меренберг, моей прабабушки, в ее матери и хозяйке дома - Наталью Николаевну Пушкину и в хозяине дома - генерала Ланского, мужа вдовы Пушкина.
У Александра Сергеевича и Натальи Николаевны было четверо детей: Александр Александрович, Мария Александровна, Григорий Александрович и Наталья Александровна, которой к моменту трагической смерти отца исполнилось восемь месяцев и шесть дней.
Говорят, что поведением и характером она была похожа на отца. Юной девушкой она полюбила молодого графа Орлова (граф Островский в романе), но его родители не дали согласия на брак. Тогда против воли матери, из упрямства и отчаяния она вышла замуж за молодого Дубельта (Борис Беклешов в романе), позже ставшего генералом, сына шефа Тайной полиции, который при жизни Пушкина вел за ним строжайшее наблюдение (старший Беклешов в романе). Брак этот был несчастливым. Муж много пил, играл в карты и бил жену.
В хозяйке дома и матери можно узнать Наталью Николаевну, которая через семь с лишним лет после гибели А.С. Пушкина вышла замуж за Петра Петровича Ланского (Петр Модестович Громов в романе).
Замечание Владимира о том, что Веру с рождения знает царица и поэтому, хотя она не представлена ко двору, она может посетить бал в Петергофе, также соответствует фактам: после гибели Пушкина царь оплатил его долги из личных средств, позаботился об образовании детей (сыновей в Пажеском корпусе) и назначил вдове ежегодную пенсию.
Старшая сестра Мария (в романе Ольга) буквально голодала во время русской революции. Она послужила прообразом Анны Карениной в одноименном романе Толстого.
На коронационном балу Александра II Наталья Александровна познакомилась с принцем Николаем фон Нассау. Они танцевали друг с другом всю ночь - какой скандал! Она последовала за Николаем в Висбаден, ее трое детей от первого брака остались в России с ее матерью. Только после того как царь разрешил развод, Н.А. Пушкина вышла замуж за принца Нассау. Наталья и ее трое детей получили имена графа и графинь фон Меренберг, их герб сохранял цвета.
Графиня Клотильда фон Меренберг



СУДЬБА МЛАДШЕЙ ДОЧЕРИ ПОЭТА

Светлана Макаренко

Тайна графини Меренберг или попытка защиты
* 1 *

Может быть, кому - то покажется смешным и наивным заглавие этой статьи.

Графиня Наталья Александровна Пушкина - Меренберг не нуждается ни в какой защите: ни в тайной, ни в явной. Она давно находится под покровительством Небес и хранительной сенью имени, что незримым облаком окутывало ее с самого рождения в семье Великого поэта России. И окутывает до сих пор. А я все равно - порываюсь защищать.

Печальны обстоятельства, побудившие меня написать эту статью.

Тайна графини Меренберг, если она и существует, заключается, пожалуй, совершенно не том, о чем пойдет речь в статье, но, вот удивительно, она, настоящая тайна, никому не нужна, как и подробности Судьбы графини, и подробности движений ее Души.

Но чья - то неуемная жажда причастности к личным, интимным подробностям жизни, жажда во что бы то ни стало – быть захватывающе оригинальным, создает интригующую, скандальную псевдо - правдивую историю на пустом месте, отбрасывая прочь ненужные, не подтверждающие безоговорочно эту самую страстно – жаркую, неудобную, притягивающую взоры «скандальность», письма, свидетельства современников и даже – жесткую очевидность исторических документов!

Отбрасывающей все, лишь бы подтвердить версию, возникшую в минуту циничных рассуждений, сухих математических подсчетов, которые я, как автор, не провожу. Не считаю себя вправе проводить.

Но - стоп! Здесь читателю необходимо сделать паузу, вдохнуть глубже, сосредоточить внимание, ибо.

Ибо суть созданной недавно в печати Тайны в том, чтобы громогласно объявить младшую дочь Александра Сергеевича Пушкина незаконным отпрыском императора Николая Первого и именно на эту незаконность списать неповторимый блеск и трагичность судьбы Натальи Александровны Пушкиной - Дубельт – Меренберг, графини, морганатической супруги принца Николая - Вильгельма Насаусского, «некоронованной королевы Висбадена». Но, может быть, за этим блеском стояло нечто совершенно иное, нежели тайное покровительство Императора, маскирующее явную незаконность рождения «ребенка по прихоти»?

Самое ошеломляющее в этой, совсем недавно «открытой» тайне то, что формально автор сенсационной статьи, а затем и нашумевшей книги - «Медовый месяц императора» - Александр Зинухов – прав. Он просто-напросто подсчитал сроки зачатия и появления на свет последнего ребенка в семье Пушкина.

Если принять во внимание то, что в начале сентября 1835 года Поэт уехал в Михайловское, и вернулся лишь в первой половине ноября, то.... То «строго математически» он не является отцом своей младшей дочери!

Это ошеломляет. Кидает в краску. В жар. Заставляет лихорадочно листать книги с репродукциями портретов, погружаться с головой в чтение и анализ семейных писем, что не слишком тактично, но.

Признавая всей душою неэтичность, неловкость такого шага, такой вот горькой необходимости изучения личной переписки поэта и семейного архива Гончаровых, я все же, отринув всяческие угрызения совести, погрузилась в страницы медицинских энциклопедий; фотоальбомов с портретами Романовых и Пушкиных. В свою маленькую "пушкиниану", тщательно собранную за двадцать с лишним лет существования домашней библиотеки. И в который раз уже перечла письма поэта к жене, периода 1835 - 1836 года.

Всевозможные медицинско - психологические энциклопедии и справочники (в том числе, и Интернет - сетевые) дали мне убедительную справку о том, что такие сложные физиологические процессы, как зачатие и беременность, очень трудно «подогнать» под узость и сухость только одних расчетов. Возможен срок беременности от 48 до 50 недель, а дату зачатия ребенка можно и вовсе установить лишь приблизительно!

«Тайна сия - велика, есть», и ее часто знает и ощущает в точности лишь сама женщина, если она тонко настроена на «психологическую волну» своего мужа. Наталья Николаевна была настроена на волну Поэта очень хорошо, поскольку август - сентябрь 1835 года – начало ее беременности - совпало с очень трудным периодом в жизни Пушкиных: «Современник» продавался из рук вон плохо: распространено было только 400 экземпляров из полутора тысяч, остальные лежали мертвым грузом на складах. Нужно было платить за кредит, взятый у правительства, за бумагу, в книжные лавки, да и семейство росло: вместе с Пушкиными теперь жили две сестры Гончаровы, Екатерина и Александра, незамужние девицы, которых надо было вывозить на балы и светские собрания.


* 2 *

Денег остро не хватало. И чтобы как - то разрешить нараставший семейный кризис, распутать узлы долгов, Пушкин, испросив кратковременный отпуск, уезжает седьмого сентября 1835 года в Михайловское. В поисках вдохновения. В надежде на работу. В надежде на утерянное бессонными ночами спокойствие духа.

Но перед отъездом он несколько дней проводит с женою в Павловске, они навещают сестру поэта, Ольгу Сергеевну Павлищеву. Пушкин рад видеть «милую Ольгу», он весел, пытается острить и шутить, только глаза - грустны. Очень внимателен к жене, лишь в конце июля оправившейся от тяжелых родов (в мае 1835 Наталия Николаевна родила сына Григория и очень долго болела: судя по переписке Пушкина с родителями, он несколько раз консультировался с семейным врачом И.Т. Спасским и повитухой, помогавшей при родах).

И это нежное внимание, заметное и постороннему глазу (в данном случае – глазу сестры – автор.) не замедлило принести свои плоды: возможно, в одну из первых сентябрьских ночей зарождается жизнь той, что позже назовут «лучезарною принцессой ». Мне не хочется как либо комментировать тайну, с которой любящих лучше оставлять наедине.

Вернувшись из Павловска, Пушкин оставляет жену свою на даче в Царском селе, а сам готовится к отъезду в псковскую вотчину.

В суматохе сборов, по какому то недоразумению, «пушкинская Мадонна» записывает адрес для переписки не совсем верно: пачку ее «затерявшихся» писем местные письмоносцы позже как - то переправят владелице имения Тригорское Прасковье Осиповой - Вульф, а та уже передаст их соседу - Пушкину. Эти письма Наталии Николаевны, как и все остальные ее послания мужу, не сохранятся.

Какая жалость, что их нет в руках исследователей!.. Или – какое счастье?

Пушкин же будет безумно рад «столь счастливо найденной пропаже», слегка побранит жену за рассеянное дамское внимание, осыплет потоками литературных и житейских размышлений, ласковыми словами, вот только упреков за якобы «непрошенную» беременность, о которой она его известила, разумеется, в них - не будет.

Тут замечу, что, вряд ли - при безумной ярости и яркости темперамента своего - Пушкин мог бы вот так, спокойно осыпать нежностями и терпеливым вниманием изменницу, зная правду: нрав был, увы, не тот! Вы скажете: « а как же - воспитание светского человека?» Выдержка, такт? О, как знать тропы души?! Да еще – поэтической? Только Богу сие под силу.

Однажды, к примеру, Пушкин рассказал легенду о том, что прадед его, в припадке ревности, едва не зарезал свою жену. Впрочем, тут же, саркастически улыбнувшись, изъяснил обомлевшим слушателям, что сие – плод его фантазии! Так то!

Кстати, одним из косвенных аргументов верности Наталии Николаевны мужу является именно то, что она сохранила все письма Поэта к ней: они датированы самим Пушкиным и пронумерованы почтовыми штемпелями с подробнейшими датами отправки и прибытия. Надобно здесь добавить, что о путанице с адресами и пушкинистам, и любителям Пушкина известно давно, удивительно только, как сие ускользнуло от пристального внимания Александра Зинухова?

Однако, вот выдержка из письма Поэта, в подтверждение всего сказанного: «Как твой адрес глуп, так это объедение: «В Псковскую губернию, в село Михайловское, а в какой уезд и не сказано. Да и Михайловских сел, чаю, не одно, а хоть и одно, так кто ж его знает? Экая ветреница! Ты видишь, что я все ворчу; да что делать, нечему радоваться!» (Пушкин – жене 29 сентября 1835 года, Михайловское.)


* 3 *

Радоваться, действительно, было нечему. Поэту не писалось, а у его «милой ветреницы» голова была занята столь тяжелыми мыслями, что нет ничего удивительного в том, что адрес мужа ею был перепутан.

Семейство Гончаровых, волею своего сумасбродного дедушки Афанасия Николаевича, оказалось втянуто в нескончаемый судебный процесс с калужским купцом Усачевым, которому Афанасий Николаевич Гончаров еще в 1804 году сдал свою огромную бумажную фабрику Полотняный Завод в аренду. Через пятнадцать лет Усачев вдруг стал неаккуратно выплачивать долг своему арендатору и оказался должным Гончаровым около 100. 000 рублей. Начался нескончаемый, судебный процесс, на ведение которого требовались немалые суммы денег. Не очень опытный в хозяйственных делах Дмитрий Гончаров, получив в наследство майорат и его долги (более полутора миллионов!), предпринял ряд неправильных, неудачных действий, только усугубивших ситуацию. Наталия Ивановна Гончарова не могла простить сыну этих шагов, а Наталия Николаевна отчаянно пыталась помочь брату с помощью мужа, который был знаком с министром юстиции Дашковым, министром внутренних дел Блудовым и другими крупными чиновниками.

Наталия Николаевна снимала копии с важных бумаг, виделась с адвокатами, назначала деловые встречи у себя дома. Часто посещала юридические «присутствия», так что на «банальный, мстительный роман с императором Николаем Павловичем в Царском Селе", в сентябре 1835 года, (как пишет об этом в своей книге Александр Зинухов) у нее просто не было времени. Кроме того, ее личный интерес в деле Усачева был весьма и весьма незначителен: она сама, в отличие от сестер, получающих полное содержание около пяти тысяч в месяц в счет доходов Завода, получала в месяц только 1000 – 1500 рублей.

Ранней осенью того же 1835 года Наталия Николаевна пишет брату еще об одном «бумажном деле», очень важном для ее мужа – о выпуске второго номера «Современника». Наталия Николаевна, «модная красавица, вечно кружившаяся в вихре балов и романов», по утверждению «вспоминателей» и оригиналов - исследователей, деловито и внятно пишет:

« Я получила недавно твое письмо, дорогой Дмитрий, и, если я не написала тебе раньше, то только потому, что мне надо было повидать Плетнева, который взялся за издание журнала в отсутствии моего мужа. Он просит тебя прислать бумагу для номера в ноябре, к январю это было бы слишком поздно. Тысячу раз заранее благодарю тебя от имени моего мужа. Что же касается процесса, то Лерх (адвокат – автор.) говорит, что не может взяться за дело, потому что оно уже разбиралось в Москве; он говорит, что следует подать прошение Государю, который, решит, может ли оно слушаться в Петербургском Сенате.

Сенатор же Бутурлин посоветовал мне взять обратно прошение, переписать его снова от моего имени, потому что мое имя и моя личность, как он говорит, больше известна Его Величеству, чем твоя".

Надо сказать, что все хлопоты Наталии Николаевны, увы, были тщетны, ее подробные, деликатные письма брату только лишь терпеливо, отчаянно, изо дня в день фиксировали нескончаемую хронику чиновничьей волокиты и утомительную канитель бумажных разбирательств!

Дело Гончаровского майората положили «под сукно», благополучно забыли.

Через пятнадцать дней будто бы вспомнили о нем, потом снова отложили. Впору было узнавать о взятках, «какая рука руку моет». Наталия Николаевна пыталась сделать и это. Напрасно!

Долг купца Усачева так и остался невыплаченным, на судебные тяжбы ушли астрономические суммы, что в конечном итоге почти разорило семейство Гончаровых и их знаменитую фабрику. Но это было уже – после смерти Пушкина. В годы детства его младшей дочери.

На прошение же госпожи Пушкиной по судебному процессу Гончаровых от Его Императорского Величества и вовсе не было получено никакого ответа, что весьма странно для положения царской фаворитки. ( Будь это положение истинным, разумеется!)

Да и нужно ли настоящей государевой любовнице писать какие - то прошения? Достаточно ей для просьбы шевельнуть бровью, намекнуть, пожать плечом! А тут прошения, издержки, взятки, письма, консультации….

Привлекает внимание в этом подробном письме Пушкиной обремененному тяжбою брату и еще одна строка, брошенная вскользь, скромно: «мое имя и моя личность, как говорит Бутурлин".

В строчке сей нет категоричного утверждения, хвастовства, уверенности. «Кто – то говорит, говорят другие», но - не она сама, не Император российский, оставивший просьбу ее без внимания, увы!

Могу заверить читателя, как человек, изучивший немалое количество документов той эпохи: не принято было среди фаворитов как - то скромничать: безоглядно хвастались и лгали, и ревновали, и козни строили – беззастенчиво, будто возносясь со своего «амурного положения» в заоблачье! И баронесса Крюденер, и графиня Наталия Строганова и многие, многие - проматывали состояния, меняли ежевечерне драгоценности, стряхивали пыль с новеньких мундиров и эполет своих мужей – сегодня «архивных юношей» с пушком на губах, а завтра – важных помощников прокурора или иностранных посланников, а то и – вице – губернаторов! Блистательная же мадам Пушкина «извиняясь тысячекратно» просит в письме брату несколько тысяч рублей взаймы, ибо в семье туго с деньгами. А мужа ее душит ненавистный мундир камер – юнкера. Всего лишь! Как - то странно и «не по летам», не правда ли? Впрочем, все это – лишь косвенные доказательства «не – вины, «не - романа», «не - измены»… Кто им поверит в наше циничное, расчетливое время?!

Но где же взять основные факты и аргументы? Может быть, в дальнейшей судьбе графини Меренберг, младшей Таши Гончаровой? Попытаемся.


* 4 *

Когда разразилась трагедия в доме Пушкиных, ей было всего лишь восемь месяцев. Она появилась на свет 23 мая 1836 года. К слову сказать, после родов и Наталия Николаевна и ребенок долго не покидали дома, даже крещен младенец был только полтора месяца спустя!

Это наводит еще и на мысль о том, что, возможно, маленькая Таша родилась ранее положенного срока и ее попросту «выпаривали» в одеяле.

Почему так думается? Да потому лишь, что к обряду крещения и дарования имени обычно в те времена подходили строго, старались малюток окрестить как можно быстрее, тем паче - больных!

Но будущая «принцесса Висбадена» была столь мала и слаба, что ее боялись вынести из дому или пригласить к ней священника. На это решились лишь в разгар лета, в июне месяце, когда малышка окрепла.

В мае – начале июня в доме Пушкиных был почти карантин, Наталия Николаевна не спускалась к столу, гостей не принимали, ужинов и вечеров не устраивали. Сестры Гончаровы изредка ездили в театр и на балы в сопровождении тетушки Е. И. Загряжской или знакомых замужних дам. Пришедший к Пушкину, чтобы поздравить его с рождением дочери, П. А. Плетнев застал Поэта в тревожной задумчивости – он очень беспокоился о малютке – Таше, а также - о собственной матери, Надежде Осиповне, которая тихо умирала в Павловске от цирроза печени.

Но не об этом рассуждали даже в домах друзей Александра Сергеевича, увы! Совсем не об этом!

В светских «умных» салонах Карамзиных, Вяземских, Мещерских, Одоевских, Соллогубов и прочих о чете Пушкиных не утихали банальные сплетни и предметом их становилось буквально все: новое платье жены Поэта, ее ложа в театре, нераспроданный тираж «Современника», манкирование камер – юнкером Пушкиным придворных обязанностей, влюбленности Катрин и Александрины Гончаровых. Все, все…

Весь 1836 год и два месяца 1837 года петербургский бомонд тихо и сладостно – язвительно шелестел только о частных событиях в доме Поэта и об упадке его таланта.

Тайная полиция по прежнему усердно вскрывала его личные письма, но вот странно: оттуда, из наполненного насмешками и презрительными анекдотами о Поэте, девятнадцатого века, века, который давно и устало привык к всевозможным адюльтерам и эскападам, и весело писал о них тонко очиненными перьями, ведя легкомысленную хронику постоянных светских побед иных повес и кутил, сердцеедов и записных кокеток, не донеслось ни единого намека на «высокую связь» мадам Пушкиной с ее «царственным поклонником», пусть даже и в иносказательной форме!

Очень удивляет то, что и умница - графиня Долли Фикельмон, особа, обладающая «дипломатическим иммунитетом», дама, которой нечего было бояться ищеек Бенкендорфа, не оставила в своем, более чем откровенном, искреннем дневнике ни строки, ни намека, ни догадки о так называемом «медовом месяце Императора». А уж она то могла знать о нем едва ли не из первых уст: ее родная сестра Екатерина Тизенгаузен была близкою подругой Государыни Императрицы, а сама графиня Фикельмон и ее супруг - посланник неустанно вращались в том блестящем кругу, который отделялся от трона весьма незначительным количеством ступенек, если они были вообще, эти ступеньки!

Впрочем, господину Зинухову явно недосуг было читать выдержки из обстоятельного, изящного дневника австрийской посланницы, бравшей на заметку буквально всех из «гарема» Государя Николая Павловича.

Зачем ему, оригиналу, нужны пространные «дамские бредни», когда есть факты и доказательства куда серьезнее?

К примеру, рост Наташи Пушкиной. Прямо - таки - императорский! А, может быть, все – таки – материнский? Да, росла Наталья Александровна не по годам, особенно, учитывая то обстоятельство, что рост ее матери был (по современным меркам!) тоже немал: один метр семьдесят четыре сантиметра. Почти – модельный. Так то, читатель!


* 5 *

Следующим «бесспорным» доказательством «царскорожденности» для Зинухову стало «выгодное замужество» Наталии Александровны Пушкиной: как мы знаем, в возрасте шестнадцати лет, в феврале 1853 года Наталия Александровна, вопреки настоятельным просьбам матери и отчима, Петра Петровича Ланского, любившего ее, как родную дочь, вышла замуж за сына начальника штаба жандармерии, Л. В. Дубельта - подполковника Михаила Леонтьевича Дубельта.

Александр Зинухов, не опираясь ни на какие доказательства, утверждает, что подполковника Михаила Дубельта просто принудили дать согласие на брак с императорским незаконным чадом, да и честолюбивые его амбиции тоже сыграли свою роль.

Принудили? Хорошо, пусть так. Но тогда, почему не принудили императорским указанием к «благословенному браку» первую пассию Наталии Александровны, сына главы Третьего Отделения, шефа жандармов графа А. Ф. Орлова, Николая?

Молодые люди пылко полюбили друг друга, долго встречались, но граф Алексей Орлов бурно воспротивился увлечению сына: « Не бывать тому, чтоб род Орловых породнился с каким то поэтом Пушкиным!» Влюбленным пришлось расстаться. Не посчитал шеф жандармов за честь родниться с псевдо – императорской дщерью, прогадал! Неужто правды не знал, читатель?! Вряд ли. Полицейскому ли Шефу - не знать?!

Правда, была в том, что лучезарная красавица Натали – всего лишь «дочь какого то сочинителя, убитого на дуэли!» Отказ был огромным ударом по самолюбию Наташи, но она скрыла боль, гложущую сердце. Была младшая дочь поэта столь красива, горда и своенравна – вся в отца характером, - что, закусив с досады губу, ошеломительно скоро после растоптанного жара первой любви выбрала себе нового кавалера на балах и маскарадах: игрока и повесу Михаила Дубельта. Да и трудно было не увлечься ею!

С.М. Загоскин, сын писателя – историка, вспоминал о ней, тогдашней: « В жизни моей я не встречал женщины более красивой, как Наталия Александровна, дочь поэта Пушкина. Высокого роста, чрезвычайно стройная, с великолепными плечами и замечательною белизною лица, она сияла каким то ослепительным блеском. Несмотря на малоправильные черты лица, напоминавшего африканский тип ее знаменитого отца, она могла называться совершенною красавицей, и если прибавить к этой красоте ум и любезность, то можно легко представить, как Наталья Александровна была окружена на великосветских балах и как около нее увивалась вся щегольская молодежь в Петербурге!»

Подполковник Дубельт был в этой «свите» и мгновенно потерял голову, но ни коим образом не стремился обуздать ни бешеный свой темперамент и вспыльчивость, ни как - то смирить торопливый пожар чувств.

Всю необузданность его нрава своевольная красавица Наташа Пушкина ощутила тоже – мгновенно!


* 6 *

Александра Петровна Ланская - Арапова, сохранившая о своей сводной сестре теплую и признательную память, писала в своих воспоминаниях об обрученной паре:

«Между помолвленными не раз возникали недоразумения, доходившие до ссор и размолвок, мать смущалась ими, страдала опасением за будущее, приходила сама к необходимости разрыва, отбрасывала всякий страх перед суровым «что об этом скажут», так как тогда куда строже относились к расстроенным свадьбам, но сестра противилась этому исходу, не соглашаясь взять обратно данное слово…. Надо еще прибавить, что мать поддалась влиянию Дубельта, человека выдающегося ума, соединенного с замечательным красноречием. Он клялся ей в безумной любви к невесте, и в твердом намерении составить ее счастие, и мать верила в его искренность, а зрелость возраста (он на тринадцать лет был старше сестры) внушала ей убеждение, что он сумеет стать ей опытным руководителем». Увы, надежды семьи так и не оправдались, хотя внешне все складывалось блестяще. В феврале 1853 года состоялась свадьба, о которой Наталья Николаевна Пушкина - Ланская с особой сердечностью известила друзей Пушкина: князя П. А. Вяземского и С. А. Соболевского – еще одно косвенное – или непосредственное? - доказательство « законности» любимой дочери!

Вскоре после свадьбы Михаил Леонтьевич Дубельт сильно продвинулся по службе: получил чин полковника, в 1856 году – флигель – адъютанта, а в 1861 – чин генерал – майора; был назначен в свиту Императора, в том же году возглавил штаб сводного кавалерийского корпуса.

У четы Дубельт рождались, один за другим, дети: Анна, Леонтий, Наталья.

Росли, как на дрожжах, и карточные долги свитского офицера Дубельта, исправно проматывалось состояние вместе с приданным жены (Двадцать восемь тысяч серебром!), и все чаще Наталья Александровна, Ее Высокопревосходительство госпожа Дубельт, выходила из дому в темной густой вуали и закрытом наглухо платье с длинными рукавами. Даже летом.

Чтобы скрыть синяки - свидетельства побоев мужа. На ее теле остались на всю жизнь следы шпор, когда, дико возревновав, полковник в пьяной, бешеной ярости топтал ее ногами, толкая лицом о стену и крича: «Вот для меня цена твоей красоты!»

Интересно, поднялась бы рука у пьяного ревнивца – служаки на незаконную императорскую дочь? Вряд ли. Подобное самоуправство грозило бы скандалисту немедленным «отеческим взысканием» по службе и громадным светским скандалом. Дубельта, в лучшем случае, немедля разжаловали бы, или заперли в глухой деревеньке, объявив сумасшедшим! Как флигель – адъютанта князя С. Д. Безобразова, несчастного героя пушкинского дневника. Жена Безобразова, бывшая пассия Императора, по Высочайшему повелению немедля получила развод с мужем. Ну, а дочь пресловутого сочинителя, убитого на незаконном поединке? Кто стал бы защищать ее честь и жизнь? Государь? Помилуйте, какое дело царственной особе до нее?! Впрочем, я не права. Разговоры о семейных бесчинствах генерала Дубельта дошли - таки до ушей нового императора Александра Второго, и 16 июля 1862 года Михаил Леонтьевич был внезапно отчислен от должности начальника штаба Сводного кавалерийского штаба, с отправкой в бессрочный отпуск.

В этом же году, через девять лет после совместной жизни супруги Дубельт приняли обоюдное решение разъехаться.


* 7 *

Жизни Наталии Александровны это, конечно, не облегчило. Дубельт забрал у нее старшую дочь Анну, возил ребенка всюду с собою, даже и за границу. Он много пил, кутил, постоянно преследовал Наталью Александровну семейными сценами: то уговаривая вернуться и клятвенно обещая «новую, спокойную жизнь», то беспощадно ругая и кляня. В несчастии семейном, безусловно, один Михаил Леонтьевич не был виноват, характер Наталии Александровны, наполненный пылкими страстями ее неровного, взрывного темперамента, был, увы, тоже - не из легких! Она не терпела возражений в раз принятом решении, не любила уступать кому – либо даже в малости. Была горда и независима, а это отнюдь не облегчает брачный союз с кем бы то ни было! Впрочем, все недостатки Наталии Александровны искупала ее великодушная доброта и чарующая любезность, которую трудно передать словами, но которая входит в понятие, почти чуждое современному читателю: grand – dame,

( франц.) т. е. – «истинная Дама, дама большого света». Пушкин мог бы по праву гордиться своею дочерью!

Еще в 1856 году, во время коронационных торжеств в Москве, Наталия Александровна познакомилась с немецким принцем Николаем – Вильгельмом Насаусским и это знакомство положило постепенно конец ее первому браку. Хотя разводное свидетельство от мужа своего Наталья Александровна и получила, (21 мая 1864 года) полный развод был официально оформлен лишь в 1868 году, через восемь месяцев после того, как она тайно обвенчалась со своим возлюбленным – принцем. Почти вся ее жизнь до этого момента превратилась в бесконечные скитания по заграницам: Швейцария, Италия, Австрия, Франция. Не было постоянного пристанища, не было дома, положение ее было неопределенным, почти безрадостным до 1868 года: ее любовь была тайной, а венчанный брак - непризнанным в обществе, неравным.

Детей Дубельта, двух малюток отданных ей решением бывшего супруга, Наталии Александровне пришлось оставить у отчима, Петра Петровича Ланского. В его доме и под его крылом они и воспитывались. Впрочем, о судьбах внуков Пушкина речь впереди. Скажем только, что семейная трагедия дочери, ее разъезд с мужем, который, несомненно, по – своему, любил ее и глубоко переживал драму расставания, сильно укоротила жизнь Наталии Николаевны Пушкиной – Ланской. Мудрая от пережитых горестей, «Мадонна поэта» понимала многое в жизни. Религиозное воспитание ее восставало против того плана судьбы, который строила дочь, но упрекать ее она считала себя не в праве. Лишь жалела и помогала, чем могла.

Горя искренним желанием помочь дочери, она завещала ей связку писем Поэта, надеясь, что в трудный час Наталия сможет продать или подарить какому либо музею эти письма за немалую сумму, ибо ценность их не предавалась сомнению. Думается, что и этот последний подарок Наталии Николаевны дочери - скиталице, только лишний раз, бесспорно, подтверждает то, что была Наталия Александровна кровь от крови и плоть от плоти Пушкина. Иначе быть просто не могло. Холодным душам и чуждым сердцам не завещают семейных святынь, поверьте!


* 8 *

Хорошо, что жизнь так и не вынудила отдать Наталию Александровну в чьи либо жадные руки письма отца. Она предложила их для публикации русскому журналу «Вестник Европы» М. Стасюлевича лишь в 1876 году, за весьма символическую цену: тысячу рублей, тогда когда всякая материальная нужда уже ее не преследовала. Несмотря на отказ от прав престолонаследования, в обмен на долгожданный брак с любимою женщиной, принц Николай – Вильгельм Насаусский – добродушный, толстяк немец, с превосходным сердцем, обожавший красавицу графиню – получил от своего старшего брата Адольфа достаточное содержание, а для любимой – утвержденный специальным указом титул графини Меренберг, по названию одного из близлежащих замков земли Нассау. Графиня во владениях мужа - принца чувствовала себя вольно и легко, ибо могла обустраивать по своей прихоти столь трудно приобретенный домашний очаг и сохранять в нем тепло.

Семья морганатического супруга весьма тепло приняла ее, она пользовалась уважением у старшего брата Николая – Вильгельма, крон – принца Адольфа: тот прислушивался к мнению невестки и уважал ее чувства к брату, признавая их брак.


* 9 *

Но высшее общество Висбадена, да и всей Европы оставалось неумолимо! Оно, конечно, исправно посещало приемы графини - принцессы. Восхищалось ее манерами, ее осанкой амазонки, уверенно держащей поводья на верховой прогулке; Ее умением говорить с каждым из гостей, как то особенно одаривая лучезарной улыбкой, «от которой в зале становилось светлее», оно с любопытством оглядывало холл ее резиденции, где устроен был музей, посвященный ее далекой родине и ее отцу - поэту, но, но когда ее дочь от второго брака графиня София Николаевна Меренберг – Нассау имела «блистательное несчастие» понравиться великому князю Михаилу Николаевичу Романову, племяннику императора Александра Третьего, то реакция последнего была резкою и однозначной: брак в России был признан неравнородным и лишал младшего представителя ветви Романовых – «Михайловичей» права на привилегии и титулы русской Великокняжеской семьи! Но любовь к нему Софии, унаследовавшей и от матери и от предков гордый и независимый нрав, неповторимо – прелестную неправильность черт лица (как у прабабушки креолки Надежды Ганнибал!), твердость скул и властность очертаний пухлого рта, ничьи указы, даже царские, поколебать не могли. Она увезла мужа в Англию, где милостью Божьей и королевы Виктории, они обрели второе отечество, много путешествуя по миру, а их дочери, Анастасия и Надежда , графини де Торби, (* титул, данный все - таки Александром Третьим графине Софии Николаевне Меренберг - Нассау, дочери немецкого принца – князя, для признания законности церковного морганатического брака и детей, родившихся в нем, что соответствовало и соответствует до сих пор законоуложению о членах Императорского Дома России! – автор.) вышли замуж за признанных английских аристократов и даже сумели породниться (через одно поколение, разумеется – автор.) с членами ныне правящей английской королевской семьи. Так что и в роду Виндзоров – Маунтбаттенов ныне течет капля славянской, пушкинской крови.

Мать же графини Софии де Торби - Романовой, сиятельная графиня Наталия Меренберг, до конца своих дней отличалась ясностью ума, большим хладнокровием и непреклонностью нрава.

Она не смогла простить Российскому Юбилейному Комитету по празднованию столетия Александра Пушкина того, что комитет сей не счел нужным пригласить ее на открытие памятника Поэту в Москве. Не смогла простить пренебрежения и не отдала Румянцевскому Музею на хранение одиннадцать писем поэта к невесте, оставив их у себя! Она не смогла простить высшему обществу Европы циничного, открытого неуважения: узнав, что по законом княжества Нассау и кодексу Великокняжеской фамилии не сможет после смерти покоиться рядом с телом любимого мужа, пожертвовавшего ради нее всем, графиня Меренберг, урожденная Пушкина, решила все по своему, по пушкински: гордо, красиво, дерзко, открыто! Просто велела развеять свой прах над его могилой. Этот пункт своевольного завещания графини – принцессы», « некоронованной королевы Висбадена» был исполнен родными ее в точности. Урну с прахом Наталии Александровны доставили несколько дней спустя после кремации из Майнца, где она скончалась на вилле дочери, 10 марта 1913 года и рассыпали то, что было некогда Ею, у надгробия почившего супруга. Ни креста, ни венка, ни плиты с надписью - ничего не осталось от младшей дочери Пушкина!


* 10 *

Одни воспоминания, обрывки писем, догадки, шелест молвы.

А по ним ведь не проведешь генетическую экспертизу. Можно говорить и писать что угодно, представляя факты в каком угодно свете, придумывая сотни правдоподобных и убедительных историй - версий, аналогичных той, что изложена в книге преуспевающего журналиста – обозревателя газеты «Совершенно – секретно» Александра Зинухова «Медовый месяц императора». Я не собираюсь вступать с автором в полемику, не мое это дело, да и плодов сей спор не принесет совершенно никаких, ибо каждый видит и слышит то, что хочет видеть и слышать и имеет право на собственное мнение. Вся беда в том, что мнение такого рода часто ошибочно формирует взгляд и вкус читателя имеющего довольно слабое представление и пушкинской эпохе, о пушкинской драме, да и самих творениях Пушкина. Читатель идет на поводу у лжи и обыденного принижения человеческого, живого, сложного, но необыкновенно притягательного потока, который называется Жизнью. В данном случае – жизнью великого гения, продолжающейся в его потомках. Это ужасно, непостижимо и в то же время – объяснимо, увы, - с точки зрения психологии обывателя, но этого допускать нельзя!

Александр Пушкин мечтал видеть своих детей в ореоле достоинства и порядочности. Такими они и были. Другими быть не могли. Не имели права. Они гордились весьма щепетильно, что являются его детьми. Несли это имя через все горести и славу своей жизни. Гордились им не меньше, чем бояре Романовы своим древним родом. Не променяли бы это имя ни на какое другое. Наталия Александровна Пушкина - Меренберг до конца своей жизни подписывала официальные бумаги этой двойной фамилией, не упоминая первого мужа. И всю жизнь тщательно любовно оберегала память отца: создавала музей, учила своих троих детей русскому языку, читала им стихи деда, рассказывала о родословном древе. Рисунок его гордо хранится под одной из стеклянных витрин домашнего музея графини – принцессы. Такая вот память не есть ли лучшее опровержение домыслов – «открытий», гуляющих в печати?

Впрочем, не настаиваю на своем мнении. Может быть, и оно кому - то покажется всего лишь малоубедительной версией..