Пришло известие о смерти Виктора Сергеевича Розова. Месяц назад ему исполнился 91 год, и в последние годы он тяжело болел. Не стало человека, с чьим именем неразрывно связан колоссальный прорыв, совершенный русским обществом и русским театром в оттепельном конце 50-х. Анатолий Эфрос ставил его пьесы в Центральном детском, Олег Ефремов - в «Современнике».

Сказать, как полагается в подобных случаях, что из жизни ушел выдающийся драматург, было бы и плоско, и глупо. Виктор Розов в цеху коллег-драматургов всегда стоял на особицу. Среди его современников, состоявших в драматургической секции Союза писателей, наверняка были те, кто лучше владел стилистическими красотами, в то время как язык Виктора Розова был прост и чужд украшательств. Драматургом он был лишь во вторую очередь. В первую - просто хорошим, честным, порядочным человеком. Праведником.

Про знаменитых «розовских мальчиков», взошедших на сцены страны в эпоху постсталинского потепления, говорили, что они были максималистами. Мальчики рубили шашкой мещанскую мебель и говорили себе: «Если я честный, я должен». Они задавали жизни по-детски простые вопросы, и, может быть, благодаря этому детскому простодушию жизнь вокруг понемногу начинала меняться. Не зря розовским пьесам впервые была дана жизнь именно на сцене Центрального детского театра (в 1949-м там вышли «Ее друзья», а позднее Анатолий Эфрос поставил в ЦДТ «В добрый час!», «В поисках радости», «Неравный бой», «Перед ужином»). Не зря вчерашние дети, выпускники Школы-студии МХАТ, открывали свой «Современник» именно пьесой Виктора Сергеевича «Вечно живые».

Первые свои пьесы он написал еще во время учебы. Однако его звездный час наступил позже, во время «оттепели». Так уж получилось, что его пьесы – возможно, наивные и чересчур романтичные, но чрезвычайно искрение – идеально легли на эпоху хрущевской «оттепели», стали в каком-то смысле квинтэссенцией ее общественных настроений – светлых ожиданий и романтического идеализма. Именно тогда Театр «Современник» достал раннюю пьесу Розова «Вечно живые», поставленную еще во время войны Костромским драматическим театром, и сделал по ней один из самых знаковых спектаклей своего времени. «Вечно живые» легли в основу сценария фильма «Летят журавли», получившего в 1958 году Золотую пальмовую ветвь на Каннском фестивале (еще том Каннском фестивале – эпохи Большого Кино!). Пьеса «В поисках радости» также была экранизирована под названием «Шумный день» - фильм в художественном смысле куда менее значимый, чем «Летят журавли», но вобравший в себя весь трогательный идеализм тех лет.

Помимо этого, Розов написал больше десятка пьес, многие из них были довольно известны, некоторые также экранизировались, однако столь ошеломительного успеха, как в конце 1950-х и начале 1960-х годов, уже не было. Просто настроения эпохи изменились, и романтический идеализм Розова уже плохо вписывался в формат реальной жизни. Его новый взлет пришелся на краткосрочную реанимацию идеализма в годы ранней Перестройки. Тогда Розов начал публиковать обширные статьи в «Литературной газете», становившиеся предметом обсуждения на интеллигентских беседах. Иногда выступал на телевидении. Однако этот романтический период оказался еще более кратким, а кончился для идеалов Розова, возможно, еще более печально. Реальность 1990-х годов он принять отказался, посчитал случившееся со страной и обществом катастрофой и одно время довольно тесно сблизился с деятелями из «духовной оппозиции», объединившихся вокруг газеты «День».

Последние годы Виктор Розов провел в палате московского хосписа. Он был безнадежно болен, но тем не менее старался, по его словам, «жить, а не доживать», сохранял ясный ум и твердую память и жаловался на то, что совершенно не хочет писать, потому что не о чем.

Если розовские пьесы переломили ситуацию в отечественном театре, сделав его более искренним и правдивым, то фильм Михаила Калатозова «Летят журавли» опять же по пьесе Виктора Розова «Вечно живые» стал символом смены вех в советском кинематографе. Картина получила тогда 'Золотую пальмовую ветвь' на Каннском фестивале 1958 года. Актриса Татьяна Самойлова, исполнительница роли Вероники в этом фильме, известие о смерти Виктора Розова восприняла тяжело.

Татьяна Самойлова:
«Я встречалась с Виктором Сергеевичем последний раз на Шаболовке, когда он отмечал свое 88-летие. Но нормально поговорить не получилось. Я просто выступила и сказала о нем как о писателе, как о человеке, которого мы все очень любим. Работа над ролью Вероники в фильме Калатозова «Летят журавли» стоила мне целой жизни. Я вернулась из Канн, где мы получали 'Золотую пальмовую ветвь', и тут же заболела желтухой. Выкарабкивалась потом с большим трудом. Вероника - это фактически моя студенческая работа. Я же была совсем девчонка, мне было всего 20 лет. Спектакль Олега Ефремова в «Современнике» по пьесе Виктора Сергеевича я даже и не видела. Когда я только приступала к роли Вероники, Калатозов сказал мне: «Я разрешаю тебе делать совершенно все, что хочешь, будешь импровизировать, будешь придумывать, я тебя не собираюсь ни в чем ограничивать, играй так, как тебе душа подскажет». Это была очень-очень тяжелая роль, которая далась мне с огромным трудом. Пока мы работали над фильмом, Виктор Сергеевич на съемочной площадке ни разу не появился. Но уже после съемок, перед тем как мы отправлялись во Францию, я пришла к нему домой. Мы ели телятину со сметаной и обсуждали, как я поеду в Париж показывать свою работу. Сам Розов с нами не ездил. Потом мы с ним всю жизнь поддерживали человеческий контакт. Отмечали дни рождения, пили чай и много разговаривали о жизни. Он был очень интеллигентный человек и крупный писатель. Но последние десять лет, когда он заболел, мы с ним практически не общались. Хотя я, кроме Вероники, не сыграла в своей жизни ни одной из написанных им ролей, я всегда очень любила его как драматурга и с удовольствием его читала. У меня дома полное собрание его сочинений стоит на полке, и я часто туда залезаю».

О ВИКТОРЕ РОЗОВЕ вспоминает театровед ИННА ВИШНЕВСКАЯ.

Многие годы мы работали вместе в Литературном институте, который когда-то окончил сам Виктор Сергеевич и так и остался в нем. В нем было нечто от Толстого, он был на самом деле совестью общества. У него была своя философия - у каждого большого художника есть своя выношенная философия, талант не может жить чужими мыслями. Он говорил часто: "А что такое болезнь? А что такое несчастье? Вот болит у меня рука, болит нога, но это же еще не я. Я - это голова. Пока жив мой мозг, пока я жив как думающий человек, я - личность". Как обычно говорят? "В здоровом теле - здоровый дух". А он говорил: "Ну что же это так материально мыслят? На самом деле я бы сказал: "В здоровом духе здоровое тело". Ему хотелось, чтобы сначала были мысли, сначала было сердце, были чувства, а потом уже тело.

Розов часто говорил, что пережить бедность легче, чем богатство: "Когда ты беден, тебя жалеют, тебе помогают, хотят что-то предложить, а когда ты богат, тебя ненавидят, презирают, тебя осуждают. И как пережить богатство, чтобы не стать таким, каким тебя мыслят? Какое страшное испытание - деньгами, богатством".

Он писал свои пьесы внутри себя, он часто говорил студентам: "Нельзя думать, что я вот сейчас сяду писать пьесу, она должна родиться внутри как музыка, ты должен ее услышать. Садитесь за стол дурачками и перестаньте чувствовать себя шекспирами, это не ваше дело, пишите свободно и легко".

И он первый написал, не кем мы должны быть - летчиками, геологами, врачами, но какими мы должны быть. Он входил в класс и говорил: "Прежде чем вы сядете писать, подумайте о жизни, о том, любите ли вы свою невесту, однолюбы ли вы - только однолюб может быть художником. Только человек, который рождает детей, может понимать смысл жизни. Что может быть прекраснее отца, который вместе с матерью растит ребенка и знает, что такое пеленки и каша. Сама жизнь, простая, бытовая, - основа искусства". Он был очень широким человеком, для него не было понятия "не помочь", он одалживал деньги, писал какие-то записки и никогда в жизни не делал карьеры. Ни разу в жизни Розов ничем не руководил - он в крайнем случае был почетным гостем, радостным другом, но, не руководя ничем формально, он руководил всем нравственно. Там, где был Розов, стыдно было делать подлость. То, что он ушел из жизни, есть еще один уход совести. Все время было ощущение, что где-то рядом есть его глаза и он скажет: "Голубушка, вам не стыдно?" И когда мне хотелось сказать ему, что у меня что-то появилось новое, например кольцо, мне становилось стыдно. И я приходила на семинар и думала: "Нет, я не надену сегодня это кольцо или бусы". Я ему говорила: "А вам не стыдно ходить в одном костюме сто лет? Что же думает ваша жена Надя, почему она вас не переоденет?" Он отвечал: "А какое это имеет значение? Значение имеет то, что идет снег. Неужели вы не счастливы от того, что идет дождь?" Он всегда говорил, что он счастливый человек. Я его спрашивала, чем же он так счастлив? Тяжко раненный, в течение года валявшийся в гипсе по госпиталям. Он говорил: "Я счастлив, потому что открыл великий закон: выжить может только тот, кто занят делом. Кто не ноет и не жалуется, что он болен, безработен. Я лежал и думал, что я могу сделать? И стал рассказывать своим товарищам "Трех мушкетеров", "Дон Кихота", "Тома Сойера" и видел, как загорались их глаза. Они оживали, и я им завидовал, потому что они открывали жизнь".

Он любил хорошую шутку, часто звонил и говорил: "Матушка, говорят, вы умеете эстрадно мыслить - расскажите какой-нибудь анекдотик. Только не порнографический - я стесняюсь. Надюшка, отойди!"

Он был великий семьянин, и сегодня это важно сказать, когда так легко рушатся семьи. Он говорил про свою Надю, что, придя встречать Новый год, увидел девушку в белом воротничке и остался с нею на всю жизнь.

На юбилее в Детском театре по лицу у него текли слезы: мы все стояли на сцене, говорили, какой он хороший, а он тихо плакал и все время говорил: "Я хочу жить!"