Найдя идеальную расстановку персонажей, в которой ключевую позицию занимает образ доктора Ватсона, Конан Дойл сумел полностью использовать новые открывшиеся перед детективом возможности и создать цикл рассказов, обессмертивших как имя своего создателя, так и имена его героев, ставших символами детектива в целом.
Доктор Ватсон как путеводная звезда филологического образования
Если вернуться к сконструированному нами «усреднённому литературоведу», то можно сказать, что беда его не в том, что он как-то особенно глуп или что профессиональная деформация сознания сделала его умственно дефективным — скорее всего, его интеллектуальные способности существенно не отличаются от способностей среднего неспециалиста. И не в том, что усвоенная им литературоведческая методология внутренне порочна и заведомо искажает картину реальности — в целом, это совсем не так, и во многих случаях дилетанту-читателю вовсе нет резона пытаться соперничать с литературоведами в их профессиональной сфере деятельности, так как исход такого соперничества заведомо предрешён. Главная беда его в том, что, освоив литературоведческие схемы анализа художественных произведений, литературовед на этом основании считает себя высококвалифицированным читателем, способным высказывать весомые суждения об их эстетических достоинствах и их художественной структуре. Но читательский талант и приобретённая с годами чтения читательская квалификация, то есть способность тонко и адекватно улавливать художественные эффекты, реагируя на них именно так, как того требует органическая целостность данного художественного текста, вовсе не равны литературоведческим умениям, усвоенным специалистом в ходе профессиональной подготовки. Литературоведческие способности лишь косвенно связаны со способностью быть хорошим квалифицированным читателем, более того, мы ранее пришли к выводу, что свойственный специалисту-литературоведу подход к тексту во многом затрудняет, если не полностью перекрывает, возможность его целостного художественного восприятия.
Поскольку сегодняшние литературоведческие схемы захватывают и отображают лишь незначительную часть истинной структуры художественного текста, литературовед, который пытается на их основе решать проблемы, требующие тонкого художественного вкуса, и давать некие оценки художественной стороне обсуждаемых произведений (да ещё и делает это с естественным для заслуженного профессионала апломбом), часто выглядит так же глупо на взгляд квалифицированного читателя, как Лестрейд на взгляд Ватсона, или как специалист-лесозаготовитель, который на основании своих профессиональных представлений о «бонитете» лесных массивов пытается сравнивать живописные достоинства двух берёзовых рощ.
Как это ни печально и даже отчасти обидно для литературоведа, но он должен смириться с мыслью, что в области восприятия и оценки художественных текстов он — такой же читатель, как и все прочие: может быть, квалифицированный и тонкий, а может быть, бестолковый и эстетически неграмотный. Ещё важнее то, что в своей исследовательской деятельности литературовед не может основываться на своей профессиональной методологии — на тех стандартных приёмах анализа текста, которые уже освоены современной наукой о литературе. Они могут быть полезным инструментом в руках верно понимающего текст учёного, но сами по себе вовсе не гарантируют адекватное прочтение и восприятие данного художественного произведения. А если ты не понимаешь суть художественного сообщения, содержащегося в тексте, никакие ссылки на Бахтина и Поля де Мана с Рикёром тебе не помогут, структура подлежащего анализу текста останется для тебя тайной за семью печатями — бесполезно пытаться описать устройство того, чего ты сам не видишь. Если ты не получаешь удовольствия от «Записок о Шерлоке Холмсе», не чувствуешь, как ловко и изобретательно они построены, не имеет смысла выискивать в них «фреймы» и «концептосферы», толку от этого всё равно не будет, ничего нового о них (не о «фреймах», а о рассказах) сказать тебе не удастся. Поэтому, приступая с исследовательской целью к художественному произведению, литературовед должен вначале отложить в сторону свои профессиональные инструменты (отмычки, фомки и т. д.), даже забыть про их существование и погрузиться в простое, наивное чтение, нацеленное не на то, чтобы найти в тексте подтверждение своих гипотез или разобраться с его «концептосферами», не на то, чтобы разоблачить все авторские уловки, заранее предугадывая неожиданные для прочих читателей повороты сюжета и упиваясь своей проницательностью, а всего лишь на то, чтобы получить удовольствие от увлекательного и волнующего рассказа, уподобившись в этом «простоватому» и «недалекому» Ватсону. И только после этого литературовед может попытаться подняться до уровня Шерлока Холмса и проанализировать свои личные читательские переживания и впечатления, стараясь найти в тексте те элементы и структуры (пусть это даже будут и «фреймы»), которые, вероятно, и обуславливают художественное воздействие текста. Основой для всех литературоведческих гипотез и выводов может быть только внутреннее эстетическое чувство исследователя. Только оно — как бы смутно и недоказуемо оно ни было — может играть роль камертона, задающего тон всем последующим рациональным построениям1. Если же такого камертона в душе нет, и человек не чувствует2 существенных отличий между стихами Блока и Кобзева, то, видимо, это следует расценивать как свидетельство профессиональной непригодности для исследовательской работы в этой области, несмотря на все знания и умения этого специалиста.
Николай Николаевич Вольский, ведущий научный сотрудник института фундаментальной и клинической иммунологии, кандидат медицинских наук, г. Новосибирск
* Начало см. в Библиотечное Дело №1’ 2018 стр. 8-16.
1 Ср.: «…субъективность, обычно сопровождающая филолога на птичьих правах неизбежного и тем лишь извинительного греха, у Невзглядовой выступает в качестве легитимного исследовательского принципа. В правомерности такого подхода она убеждает (меня, по крайней мере) самим его результатом…» (Цейтлин Б. Об излучении смысла. // НЛО. — 2006. — №81.
2 Ещё раз подчеркну это слово, так как дело именно в чувстве, которого нельзя заменить никакими логическими аргументами; надо видеть красное, а не доказывать, что этот цвет — «красный».