Что в петербургской атмосфере, в особенности пространства, в воздухе и языке города провоцирует появление литературы абсурда? Почему гоголевская коляска, везущая по Невскому проспекту Нос майора Ковалева, всё не может затормозить, а напротив, разгоняется в переходные моменты истории?
На сломе веков возникает футуризм, стремящийся к новому языку нового века, в переходные 1920-е годы в Ленинграде рождается первая группа литературного абсурда ОБЭРиУ (Объединение реального искусства), на сломе тысячелетий продолжаются активные поиски абсурдного кода уже в современной литературе.
Действительно, в переходные эпохи предельно обобщаются фундаментальные основы уходящей культуры и совершаются прорывы в будущее. Поисковый характер эпохи отражается на всех уровнях культуры. Значительные социальные, ментальные и эстетические трансформации, происходящие в России в переходные периоды позволяют говорить о том, что отечественная культура представляет собой специфический тип культуры, в которой переходность оказывается важнейшим определяющим состоянием. Кризисное и экспериментальное состояние литературы коррелирует с более общими процессами, переживаемыми культурой в переходный период её развития. Характер литературы переходного периода отличается специфическим сосуществованием и взаимопроникновением различных, часто противоположных художественных принципов — возникают противоречивые и неустойчивые синтезы жанров и литературных форм.
Возможно, наиболее адекватной формой своеобразного ответа вызовам переходной эпохи становится литература абсурда, выставляющая бессмысленными, парадоксальными, нелепыми или смешными привычные условности, правила, законы и логические значения. Благодаря этому, сближается безобразное и возвышенное, переплетается нереальное с реальным, настоящее с будущим, вскрываются противоречия действительности.
Евгений Клюев, один из современных писателей, наиболее последовательно реализующий поэтику абсурда в своих произведениях («Между двух стульев», «Сказки на всякий случай», «Странноведение» и др.), посвятил этому феномену работу «Теория литературы абсурда», в которой вывел три принципа абсурдного текста, полагая, что законы литературного нонсенса есть законы текстообразования: «Текст есть то, что он есть, а именно только и исключительно текст, безразличный к тому, чем “наполняют” его толкователи; <…> Текст есть феномен, рассчитанный только и исключительно на чтение: его “адекватное понимание” (как сведение смысла к набору формулировок) невозможно; <…> Текст не имеет никаких обязательств: ни перед автором, ни перед читателем, ни перед самим собой»1.
Е. Клюев, анализируя классические примеры литературы абсурда (Л. Кэррола, Э. Лира, К. Льюиса и др.), приходит к выводу о пальме первенства литературы абсурда, допускающей практически бесконечное количество толкований: «Условно говоря, литература абсурда есть наиболее “художественная” литература в составе художественной литературы в целом. По той же причине она не зависит от “времени и места” восприятия, то есть не приурочена ни к текущему моменту, ни к прошлому, ни к будущему — или опять же приурочена ко всему сразу. Абсурд (подобно фольклору) связан с наиболее глубинными структурами человеческой личности, с наиболее фундаментальным в ней, апеллируя к сущности, к природе личности, а не к её социальным и прочим связям. Упорядоченность абсурда суть проявление его литературности» Литература абсурда демонстративно литературна (“сделана”, “выстроена”, “структурирована”), так что “литературность” её определенно показного свойства — и при этом часто издевательского: литература абсурда апеллирует прежде всего к самой литературе (воспроизводя её в своём кривом зеркале) и только потом — к реальности»2.
Функции абсурда различны: с одной стороны, он приводит к разрушению стереотипов мышления и восприятия, с другой стороны, позволяет обнажить искажённость, алогизм мышления и поведения человека. Кроме того, картина мира литературы абсурда характеризуется ярко проявленным игровым началом. Безусловно, показательно в этом отношении творчество Д. Хармса, который о своём творческом кредо, о своём метафизическо-поэтическом проекте постижения действительности писал в дневнике совершенно чётко и определённо: «Меня интересует только “чушь”; …жизнь только в своём нелепом проявлении».
Абсурд — проявление дионисического начала, которое, по Ницше, бессознательно, центростремительно, имеет своей аналогией опьянение, тяготеет к беспредельному и непосредственному выражению воли и проявляется через хаос и чудо. Доминанта дионисического начала — боль, страдание. Оно прочно связано с реальностью и безжалостно по отношению к любому проявлению индивидуального. Поэтика абсурда — это не только ключ к творчеству Хармса, но и ко всей его жизни. «Когда я пишу стихи, — признавался Хармс, — то самым главным кажется мне не идея, не содержание и не форма, и не туманное понятие “качество”, а нечто ещё более туманное и непонятное рационалистическому уму… Это — чистота порядка. Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное искусство стоит в ряду первой реальности, оно создаёт мир и является его первым отражением».
Мария Александровна Черняк, доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена, Санкт-Петербург
1 Клюев Е. Теория литературы абсурда // http://www.e-reading.by/bookreader.php/27968/Klyuev_-_Teoriya_literatury_absurda.html
2 Клюев Е. Там же.