Улицы и проспекты, самолёты и пароходы, фабрики и театры, школы и университеты носят имя Горького. Памятники в каждом городе, при этом аллергия на школьную прививку «Буревестником» и пьесой «На дне».
Показательна реакция современных писателей на юбилей: «Максим Горький был и остаётся для меня автором из школьной программы, и мне никогда не приходило в голову его перечитывать» (Михаил Айзенберг); «В школе скорее не любил, а боялся, лишь потом попал под краткое обаяние его театра. Наверняка это произошло бы раньше, если бы сперва довелось прочитать, например, текст Иннокентия Анненского, посвящённый “На дне”, и лишь затем — школьный учебник литературы» (Алексей Мокроусов); «Горький никогда не был для меня важным автором. После чтения в обязательной программе не читала его, разве что видела пару спектаклей — “Вассу” и “На дне”»1 (Татьяна Щербина).
«Как это ни удивительно, до сих пор никто не имеет о многом в жизни Горького точного представления. Кто знает его биографию достоверно?»2, — писал И. А. Бунин в 1936 году. Спустя почти 85 лет эти слова не потеряли своей актуальности. Как подействовало «максимально горькое лекарство» на русскую культуру ХХ века — вопрос открыт до сих пор.
Русский «ницшеанец», «Буревестник революции», написавший о революции пронзительные и страшные «Несвоевременные мысли», нижегородский «босяк», живший много лет в самых фешенебельных местах Италии, «великий пролетарский писатель», на равных общавшийся с известнейшими писателями мира, «соратник Ленина и Сталина», умерший странной смертью, до сих пор провоцирующей вопросы: «Кто убил Горького?». Вяч. Пьецух в эссе «Горький Горький» с присущей ему иронией по отношению к советской литературе пишет: «Странная всё-таки это фигура — Горький, всё-то в нём было несоразмерно: слава не по таланту, миниатюрная ступня и неслышная, вкрадчивая поступь с носка на каблук не по значительному росту в 182 сантиметра, васильковые глаза не по чувашскому лицу, английские сигареты с ментолом и “линкольн”, который ему Сталин подарил, не по нижегородскому оканью, людоедские лозунги, как-то: “Если враг не сдается, его уничтожают”, не по редкой плаксивости»3.
Возможна ли при такой противоречивости натуры и причудливости судьбы объективная картина? Н. Берберова «Железная женщина», А. Ваксберг «Гибель Буревестника», Вяч. Вс. Иванов «Почему Сталин убил Горького?», Д. Быков «Был ли Горький?», П. Басинский «Страсти по Максиму: Горький: девять дней после смерти», Л. Спиридонова «Настоящий Горький: мифы и реальность» — далеко не полный список книг, вышедших в последнее время, в которых сделана попытка создать биографию Горького, основанную на новых материалах и фактах. Но и эти книги вопросы лишь множат и множат.
Писатель А. Варламов как-то очень точно назвал Горького «крупнейшей узловой станцией ХХ века». Действительно, Горький первых послереволюционных лет интересен не как писатель, а как яркий культуртрегер, без которого нельзя представить себе историю русской литературы ХХ века. Кстати, это недавно отмечали и известные литературоведы в уже цитируемых юбилейных заметках: «Историк литературы не может не считать Горького важным автором, потому что в истории русской литературы он утвердился, и уже вряд ли может быть с этого места смещён. Тем более, что он был настоящим писателем» (Николай Богомолов); «Для профессионального литератора и тем более для исследователя литературы Горький не может не быть важным автором и крупным историческим деятелем. Это персонаж мировой истории, по известности за рубежом он, пожалуй, на четвёртом месте среди русских прозаиков» (Владимир Новиков); «персонаж для своей эпохи он, конечно, ключевой, это мне кажется очевидным. Для историка литературы рубежа столетий и 20 века — абсолютный “мастрид”» (Михаил Эдельштейн)4.
В этих юбилейных заметках я коснусь только одного достаточно короткого, но значительного периода жизни М. Горького — его петроградского периода начала 1920-х годов. Воспоминания поэта Вяч. Ходасевича, близкого к кругу Горького, в полной мере отражают многогранность и насыщенность жизни писателя в этот короткий петроградский период: «С раннего утра до позднего вечера в квартире шла толчея. К каждому её обитателю приходили люди. Самого Горького осаждали посетители — по делам “Дома искусства”, “Дома литераторов”, “Дома учёных”, “Всемирной литературы”; приходили литераторы и учёные, петербургские и приезжие; приходили рабочие и матросы — просить защиты от Зиновьева, всесильного комиссара Северной области; приходили артисты, художники, спекулянты, бывшие сановники, великосветские дамы. У него просили заступничества за арестованных, через него добывали пайки, квартиры, одежду, лекарства, жиры, железнодорожные билеты, командировки, табак, писчую бумагу, чернила, вставные зубы для стариков и молоко для новорожденных — словом, всё, чего нельзя было достать без протекции»5.
Мария Александровна Черняк, профессор кафедры русской литературы Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, доктор филологических наук, Санкт-Петербург
1 Жизнь как эпический роман. Максим Горький // Московский книжный журнал [Электронный журнал]. — Режим доступа: http://morebo.ru/tema/segodnja/item/1519336279651
2 Бунин И. Горький // Максим Горький: PRO ET CONTRA Личность и творчество Максима Горького в оценке русских мыслителей и исследователей 1890–1910-е гг. СПб, Издательство Русского Христианского гуманитарного института,1997. — С. 105.
3 Пьецух В. Русские анекдоты. Избранные рассказы. — М.:Зебра-Е, 2017. — С. 77.
4 Жизнь как эпический роман. Максим Горький // Московский книжный журнал [Электронный журнал]. — Режим доступа: http://morebo.ru/tema/segodnja/item/1519336279651
5 Ходасевич В. Горький // Максим Горький: PRO ET CONTRA Личность и творчество Максима Горького в оценке русских мыслителей и исследователей 1890-1910-е гг. СПб, Издательство Русского Христианского гуманитарного института,1997. — С. 126.