С первых лет советской власти обслуживание женщин в библиотеках, круг их чтения, контроль над их общекультурным и профессиональным образованием становится важнейшим политико-государственным делом.
Нельзя не заметить, что когда государство явно не справляется с проблемами духовного (и даже — экономического) характера, тогда оно «вспоминает» о самой надёжной помощи: о женщинах и семьях. Так происходит сейчас, но так уже было в истории нашей страны в 1920-х годах. Размышляя над сегодняшним днём библиотечной отрасли, и в продолжение разговора об истории обслуживания женщин в отечественных библиотеках1, небезынтересно, на наш взгляд, также обратиться к событиям того времени.
Состояние «женского вопроса» в России 1920-х годов было по-своему уникально. Именно тогда женщина, особенно «тёмная» крестьянка, была объявлена одним из главных тормозов и препятствий во всех программах реконструкции, предпринимаемых новой властью. Первые же советские декреты объявили женщин равными мужчинам в политических и гражданских правах (правда, как оказалось, во многом лишь формально). Государство стало обучать женщин во всех учебных структурах по одной с мужчинами программе (что, впрочем, долгое время способствовало всего лишь некоторому сближению их образовательного уровня).
Вовлечение женщин в производство, создание «общественного хозяйства» рассматривалось государством залогом равенства мужчин и женщин.2 Считалось, что коммунизм, постепенно вытесняя и поглощая единоличное домашнее хозяйство, заменяя его домами-коммунами, общественным питанием, сберегает женские силы от непроизводительного труда в доме и обогащает народное хозяйство притоком рабочих рук женщин. С этой целью с 1919 года при пар-тийных комитетах создавались женотделы, которые, в том числе, много работали над пересмотром законодательства в целях большего доступа женщин к производству (это по их инициативе был разрешён труд женщин в ночное время). В результате женщины-работницы стали незаменимым резервом индустриализации.
Приход женщин на производство, неизбежно повлёкший разрушение традиционного семейного уклада, спровоцировал государственные действия культурно-воспитательного, профессионально-образовательного и политико-просветительного характера среди женского населения. Одной из центральных акций Наркомпроса стала программа перевоспитания женщин через книгу, «борьбы за женщину-читателя». Во главе её стояли вожди и идеологи женского движения Н. Крупская, А. Коллонтай, К. Цеткин, И. Арманд.3 Соответственно, к этой работе активно привлекались библиотеки. Уже в 1919 году по решению Секретариата ЦК РКП(б) по губернским комитетам были разосланы библиотечки для работниц, включающие, помимо общей литературы, книги по истории женского рабочего движения, по вопросам социалистического строительства, государственного воспитания детей и т. д.4 «Положение о библиотечной работе» (1924 г.) среди задач библиотек обозначило и «более интенсивную работу среди женщин».5 Этот же момент был акцентирован постановлением ЦК РКП(б) «Очередные задачи в области работы среди работниц и крестьянок и трудящихся женщин Востока» (от 22 декабря 1924 г.): библиотеки, избы-читальни и другие просветительные учреждения должны были улучшить работу по обслуживанию женщин, изучать их интересы и запросы в целях широкой пропаганды общественно-политической, научно-популярной, агитационной и художественной литературы.6
Показательно, что с самого начала массовое привлечение женщин в число читателей библиотек оказалось под пристальным вниманием не только пар-тийно-государственных органов, но и собственно женских политических обществ. К примеру, уже в декабре 1918 года для женщин-работниц Казани открылась библиотека при союзе пролетарских вдов и солдаток, созданная на базе реквизированных книг.7
Таким образом, с первых лет советской власти обслуживание женщин в библиотеках, круг их чтения, контроль над их общекультурным и профессиональным образованием становится важнейшим политико-государственным делом. Безусловно, под прессом усилий по «оформлению читателя в желательном духе»8 в полной мере оказались и мужчины. Однако при довлеющем в этот период взгляде на читателей «вообще» как некую однородную массу, всё же в отношении женщин исключение делалось. Связано это было как с выраженной разницей в образовательном уровне мужчин и женщин — и в части общей грамотности, и в части грамотности политической и профессиональной, — так с осознанием важной социальной роли женщин как матерей, жён в формировании в семье отношений и атмосферы, соответствующих идеологии нового государства.
В теории и практике библиотечного дела этого времени реализовывалась «концепция рабоче-крестьянского читателя»9: речь шла, прежде всего, о вовлечении в библиотеки, в «нужное чтение» пролетарской аудитории — как наиболее массовой, как политической опоры нового государства.
В этой связи показательный пример приводит Е. Добренко. Один «из самых радикальных» библиотековедов 1920-х годов, В. Невский, предлагал библиотекам принцип «классового предпочтения» читателей библиотек: «неодинаковая для всех должна быть советская библиотека: даже десяток “отпугнутых” от библиотеки нэп-дам стоит одного привязанного к библиотеке рабочего».10
Любопытен и другой пример, описанный в мемуарах М. И. Рудомино (на тот момент — руководителя Неофилологической библиотеки, будущей ВГБИЛ): «Вспоминаю, как в 1923 г. поступила на нас жалоба, что Библиотека, мол, обслуживает французскими и немецкими романами “московских салопниц” и “нафталинных барышень”. Руководящие работники Главнауки только посмеялись, сказав: “Пусть лучше эти ”салопницы” читают французские романы, чем перемалывают косточки советской власти на коммунальных кухнях”».11
И если «нэп-дамы» и «нафталинные барышни», не являющиеся «социально ценными читателями», действительно мало заботили массовую библиотеку, то женщины с производства вызывали их особый интерес. Со страниц журнала «Красный библиотекарь» звучал призыв к библиотекарям: «Поставим общей задачей к 8 Марта 1928 года иметь в библиотеках 80–90% работниц. Упорной работой за год мы этого достигнем. Ставьте вопросы женского чтения на коллективное обсуждение».12
Практическое осуществление задачи массового охвата библиотечным обслуживанием пролетарской женской аудитории затрудняло отсутствие опыта, незнание особенностей женского чтения, неподготовленность фонда, а порой и нежелание библиотекарей работать в этом направлении. Печать этого периода отмечала: «На библиотечном фронте чтение женщины — самый уязвимый участок. Отсюда ясно, что именно ему нужно отдать наибольшее внимание»13; «Вяло, неумело, по трафарету идёт здесь [в библиотеке] работа
[с женщинами]. Библиотека ждёт работниц, а работницы ищут книг… И не библиотека большей частью даёт работнице этот толчок, а последняя тащит вперёд библиотеку».14
Актуальность темы видна даже по названиям и значительному числу материалов в библиотечной периодике этого времени, посвящённых женщинам-читательницам.15 Из их содержания следует, что в работе с женщинами библиотеки стремились к реализации конкретных задач: привлечь их в библиотеки; научить читать (большая часть «женской» опоры революции была безграмотной или малограмотной); привить им через книгу элементарные навыки культуры быта и воспитания детей; посредством просветительной, пропагандистской работы вовлечь их в активную общественную, производственную жизнь.
Много усилий направлялось на то, чтобы заинтересовать женщину книгой, библиотекой. На этот счёт в печати были ясные указания: «Первое, что надо установить: в библиотеку работницу ждать бесполезно… Книга должна быть поднесена ей у станка, на квартире, в непринуждённой обстановке, а не из-за прилавка. Идти за книгой в библиотеку взрослой работнице “немного стыдно”, как сказала как-то одна. Только книгоношеством на производстве и на дому библиотека привлечёт женщин-читателей».16 И сделать это, как считалось, можно только через актив работниц-делегаток: «… библиотекарь еле наскребёт в отчёт 30–35% читателей-женщин, а работница в короткое время захватит весь цех, весь завод».17
Многие библиотеки сотрудничали с так называемыми женскими делегатскими собраниями, действовавшими на предприятиях и при местных Советах. Женщины-делегатки помогали организовывать библиотеки-передвижки, книгоношество, выступали инициаторами «семейных вечеров», на которых шла речь о книге. Книгоношество в женские производственные коллективы было популярно по откровенно названной в печати причине: работниц «намного трудней притянуть к книге, чем рабочего с производства: у женщины всегда больше работы: кроме службы на ней лежит ещё целый ряд домашних обязанностей».18
Обременённость бытом выступала в эти годы существенной причиной, из-за которой женщины не читали книги. Ссылаясь на домашнюю занятость, многие из них вообще отказывались их брать даже от книгонош: «…тут работаешь на кухне днём, вечером самой нужно бельё стирать», «А у меня грудной ребенок, намучилась я с ним, ни минуты нет спокойной, вот и сейчас в ушах звенит его рёв».19
Большие проблемы возникали у библиотекарей в продвижении в женской аудитории производственной литературы: «Библиотекари жалуются, что никакими силами и мерами нельзя заставить читательниц брать эти книги; их требуют лишь в случае надобности для занятий или доклада, и то с очень кислой миной».20 Такая же ситуация была и в чтении женщинами политической, научно-популярной литературы: «ничтожное в количественном отношении».21
Учитывая недостаточную грамотность женщин, отсутствие у них привычки к чтению, библиотекарям рекомендовались соответствующие формы их обслуживания: «Живое слово — громкое чтение, рассказывание, беседа (не торжественно, по группам)».22 В реальной практике «групповая читка среди женщин» выглядела следующим образом: «В обеденный перерыв собираются в одном из цехов, приносят с собой завтрак, чай и слушают чтение. Круг слушателей постоянный. Почти всегда после читки кто-нибудь из работниц просит на дом прослушанный рассказ: “Пусть и муж почитает”».23 «В беседе после чтения женщины принимали участие неохотно. Пожилые слушали внимательно. Молодые же перешёптывались, пересмеивались».24
Другой вариант подобных «читок» предлагали пермские библиотекари: в городской библиотеке им. Л. Н. Толстого проводились «Женские посиделки». Их участникам читали лекции, показывали световые картинки, организовывали экскурсии в музеи, на производство, в кино, театр. Впоследствии подобная форма работы стала широко использоваться другими уральскими избами-читальнями, в частности, в сельских библиотеках под названием «Вечера красной пряхи».25
В тех регионах, где бытовые традиции и нравы не одобряли посещение женщинами общих просветительных учреждений, открывались специальные женские «структуры». Например, на Советском Востоке действовали женские клубы, а при них — библиотеки и читальни. Здесь для неграмотных и малограмотных женщин организовывались чтения газет, журналов и книг, беседы о прочитанном. В Киргизии при библиотеках работали разнообразные кружки — по ликвидации безграмотности, «Безбожник», «Сангигиена», «Мать и дитя», по правовой защите женщин, рукоделия и др. Библиотеки активно пропагандировали литературу о вреде раннего замужества, продажи невест (калыма), многожёнства, ношения чадры. В «День отмены калыма» в некоторых из них устраивались показательные суды над нарушителями закона Советской власти.26
Другой пример: в Самарканде работала специальная женская читальня-библиотека, идея создания которой состояла в том, что «мусульманским женщинам запрещено появляться в обществе чужих мужчин, такая библиотека — единственное средство продвинуть книгу в женскую массу».27
Своеобразный опыт работы имела в эти годы Челябинская татаро-башкирская центральная библиотека, в которой был создан «женский уголок», по сути, — своеобразный клуб женщин-активисток. «Уголок» подготавливал семейные вечера, доклады на женских собраниях. Был здесь и кружок кройки и шитья, кружок первой помощи. В библиотечной стенгазете для женщин существовала страничка. Показательно, что в этой библиотеке всего в кружках участвовало 65 человек, из них 36 женщин.28
Привлечение женщин в библиотеки осложнялось также и определённым недоверием к новой власти. Сельским библиотекарем описан случай: родители с бранью увели домой читательницу, которая пришла в библиотеку менять книги. «На мой вопрос: “Почему Вы запрещаете вашей дочери брать книги?” они говорят, что в ячейке, по ихнему мнению, ничему хорошему не научиться, кроме как распутству».29 Для крестьян, в данном примере, библиотека и комсомольская ячейка — явления одного порядка.
В целом следует признать, что ошеломляющих успехов (по статистике, во всяком случае) в привлечении женщин к чтению и в библиотеки в 1920-е годы не произошло. По данным 1922 года, книги и журналы читали около 40% рабочих и примерно 20% работниц.30 Практически полное отсутствие личных книг в рабочей среде позволяет нам приведённую статистику экстраполировать на структуру читателей общественных библиотек. Ближе к концу 1920-х годов число читателей-женщин в библиотеках по-прежнему было намного меньше, чем мужчин: по одним исследованиям — только 32%, по другим — 40, 8%, по данным деревенских библиотек — 28,2%.31 Правда, мы располагаем сведениями и другого порядка: с ноября 1928 года по апрель 1929 года Курганскую городскую центральную библиотеку посетило 25 705 мужчин и 24 975 женщин.32 Сложно объяснить столь существенную разницу в показателях по разным регионам и библиотекам. Если всё же оценивать ситуацию в целом, то надо учесть, что в начале XX века процент женщин в российских земских библиотеках редко превышал 25%33, а, как отмечалось, планировалось в 1928 году «иметь в библиотеках 80–90% работниц».34 При всем упорстве эта задача вряд ли была решена повсеместно, что отмечалось и в работах тех лет: «Эти категории читательниц объективно остаются без всякого воздействия со стороны библиотекаря»35, «…работница массового типа ещё не вовлечена в библиотеку».36 Заметим, что по статистике и в последующее десятилетие, в 1930-годы «среди женщин [рабочих] только 30% посещали библиотеки, причём читали они в 1,5–2 раза меньше мужчин»37, то есть практически, как и в дореволюционное время.
С большой вероятностью можно утверждать, что одной из причин подобного неуспеха явилось то, что в 1920-е годы не удалось решительно изменить ситуацию в женском образовании. В 1926 году грамотность мужчин и женщин составляла соответственно 77,1% и 46,7%.38 Поборница женского образования Н. К. Крупская отмечала, что даже в 1928 г. в промышленных районах нашей страны неграмотных женщин было в пять раз больше, чем мужчин.39
На наш взгляд, столь же существенным был и другой фактор: формализм библиотечной работы с женщинами, нежелание считаться с женской читательской психологией, попытка новыми «приёмами» и «формами» сломать традиционные женские читательские интересы. Кстати, не случайно Н. К. Крупская «предупреждала» библиотекарей о том, что женщины, девушки и девочки сложнее приобщаются к культуре, к чтению.
Нельзя не признать, что с самого начала активной работы с женщинами, стремясь найти путь не только к их разуму, но и сердцу, библиотекари вынуж-дены были учитывать явные психологические особенности женского отношения к книге, чтению. Так, в методике громкой читки предлагалось считаться с тем, что «…взрослая женщина-работница предъявляет к рассказу требование эмоциональной насыщенности. Чтение, по мнению этой аудитории, должно бить по их чувствам, задевать именно эмоциональную сферу».40 Также и М. А. Смушкова отмечала, что «у женщин более эмоциональный, окрашенный чувством подход к книге».41 Однако политизация цели привлечения женщин к книге и чтению в конечном итоге сводила на «нет» попытки учесть женскую психологию: рекомендацией книг «про жизнь женщины в условиях капитализма»42, освещающих «положение женщин прежде и теперь, участие женщин в социалистическом строительстве»43 заканчивалось практическое любое общение библиотекаря и женщины.
Женщин же далеко не всегда подобное устраивало: «Дайте-ка мне что-нибудь весёлое, а то уж больно скучно живётся мне…»44, «Не нравится. Не люблю о революции. Надоело. И за книгой не дают отдохнуть»45 и т. п. При том, что, безусловно, в женской читательской аудитории были и те, кто не отвергал и политическую книгу, и новую художественную литературу, нельзя не заметить выраженного противостояния между идейно-определёнными действиями библиотекарей 1920-х годов и столь же определёнными, говоря современным языком — гендерными, читательскими пристрастиями женщин.
Содержание чтения женщин, прежде всего работниц, этого времени представлено в печати обширной статистикой. Библиотековеды и библиотекари 1920-х годов действительно рьяно его изучали, что, в том числе, связано и с «особенно интенсивным исследованием читателей»46 в эти годы. При этом официальные директивы вводили малограмотных крестьянок и женщин-работниц, домашних хозяек в число приоритетных групп для изучения чтения.47 Этот период стал исключением в истории советской библиотечного дела в отношении повышенного интереса к женскому чтению. Возможно, отчасти привлекательность подобных исследований состояла и в том, что, при неизбежной их политизации, они всё-таки оставляли возможности для неофициоза, так как затрагивали эмоции, чувства, сопровождающие читательскую деятельность женщин.
Объективно оценить показатели чтения художественной литературы женщинами этого времени сложно. Результаты исследований структуры библиотечного чтения, безусловно, откорректированы составом фондов массовых библиотек того времени. Следуя идее направления читателя «в правильное русло», вопрос «Какими книжками питать работницу?» в эти годы для библиотекарей предстал как «вопрос чрезвычайно важный».48 Разными способами на него давался практический ответ. Одновременно с процессом навязывания читательницам «нужных книг», из библиотек изымалась литература, в прежние годы вызывавшая их неизменный интерес. К примеру, русские народные сказки, многие повести и рассказы для девочек и девушек (например, все сочинения Л. Чарской), детские журналы («Задушевное слово» и другие), бульварные и уголовные романы, книги
А. Вербицкой и многое другое. В противовес этому с 1928 года Госиздат выпускал массовую литературу, адресованную специально женщинам, появились даже новые «женские» коммунистические романы: самый яркий из них — роман А. Коллонтай «Свободная любовь». Впрочем, как позже отмечали исследователи, «женщины отрицательно относились к новой литературе; новая “эмансипированная” женщина не нашла поддержки в среде читательниц-работниц».49
Объективная оценка женского чтения 1920-х годов затруднена и субъективными факторами: в частности, о вышеназванном романе до нас дошли диаметральные мнения: от «зачитывался читательницами до дыр» до «особого предпочтения читатели не оказывали».50 Но, в любом случае заметим, что практически в каждом из исследований того времени зафиксировано желание женщин читать книги о любви: «А мне бы… про любовь что-нибудь, я очень про любовь люблю читать… страсть как люблю»51; «…всеми группами читательниц читается … “Любовь Жанны Ней” (И. Эренбурга), удовлетворяющая сильную потребность их в любовно-авантюрном романе. Зав. библиотекой пишет: “Часто женщины просят: «Дайте, пожалуйста, интересный роман»”. Под этим подразумевается роман с любовной подкладкой, нетрудный и без рассуждений; ей вторит библиотекарша кондитерской фабрики: “Женщины очень интересуются любовными романами”; тоже на бисквитной фабрике: “Больше спрашивают литературу любовную, легкую”».52 По данным Мосгубполитпросвета за 1926–1927 гг. в структуре чтения мужчин беллетристика занимала 71%, тогда как у женщин — 91%.53 Приведённые цифры и сказанное ранее вполне позволяют констатировать: не только в отношении отраслевой литературы женщины не проявили активность, но даже художественную выбирали на «свой вкус».
Действительно, в целом складывается впечатление, что в полной мере библиотекам (и даже государству) не удалось «обуздать» желание женщин читать «про любовь». Анализ женского чтения в 1920-е годы позволил Е. Добренко сделать заключение, соответствующее всем этапам истории женщин как читательниц: «…для женского чтения всегда характерна “зацикленность” на “вопросах семьи и брака”».54 Более конкретно это означает — женщину в литературе интересуют темы любви между мужчиной и женщиной и всё, что связано с материнством. По сути, это и есть то, что сегодня считается гендерными особенностями женского чтения. Известно, что гендерные стереотипы — самые прочные, «ломать» их сложно и даже опасно.
В результате, вопреки неудовольствию библиотекарей, женщины-работницы и тем более женщины из образованных интеллигентных слоев продолжали читать старые сентиментальные книги «про любовь», классические любовные романы, и просто книги «вне политики»: приключения, русскую и зарубежную классику. В этой связи интересны примеры не только с «нафталинными барышнями», но и другого рода: связи «мать – дочь – чтение». В частности, известный педагог и литературный деятель Е. Таратута, чьё подростковое время пришлось на 1920-е годы, вспоминала, как, благодаря маме, знала многое наизусть из русской поэзии, какой долгожданный подарок на 10-летие та ей сделала: подарила три тома Н. В. Гоголя. Читала она в эти годы книги Э. Войнич «Овод», И. Тургенева, «Илиаду», «Одиссею», а её любимыми книгами были «Маленький лорд Фаунтлерой», «Маленькая принцесса» американской писательницы Ф. Бернет.55 Отметим, что даже школа, пионерская организация не могли истребить тягу девочек к «не тем» книгам. Как отмечала позже советский специалист, литературные вкусы девочек-пионерок тех лет «особенно тревожили»: «“Для души” они увлекались книгами Чарской, Лукашевич, Желиховской. “Это так красиво!” – восклицали восторженно поклонники Чарской».56 Показателен вывод, к которому пришёл автор: «Корни такого литературного отставания девочек кроются… в последствиях социального неравенства женщин в дореволюционное время… Влияние читательских вкусов матерей на своих дочерей было в те годы не всегда положительным, а нередко и негативным»..57
Замечено правильно: женщины-матери действительно тоже читали «не то». В публикациях тех лет отмечены «отрицательные факторы в содержании чтения служащих. Прежде всего, это повальное увлечение бульварной литературой: книгами Дж. Локка, Сервайса, Гирели и др. В них читателей, особенно женщин, покоряла внешняя “красивость” салонной жизни, бурные сцены любви, “сильная личность”. К сожалению, книги такого рода активно издавались (в основном частными издательствами)… Они попали в фонды почти всех библиотек, а оттуда — к читателям, и не только служащим».58
Современные специалисты утверждают, что «компания просеивания библиотечных фондов не вполне достигла своих результатов, так как распоряжения и циркуляры о чистке библиотек встречали на местах неодобрение и даже прямое противодействие. …Многие библиотекари, видя интерес массового читателя… к книгам, попавшим в списки к изъятию, просто не могли из чисто профессиональных соображений удалить их из библиотек».59 Другие же библиотекари, наоборот, в подобных «непросеянных» фондах видели причину низкой заинтересованности женщин в книге и библиотеке: «Сплошь и рядом неумелый, необдуманный подбор книг вызывает равнодушие работниц к библиотеке».60 В любом случае, реальная ситуация в женском чтении как в среде работниц, так и в других группах женщин, явно не удовлетворяла библиотечных политпросветработников.
Фактически, с естественными женскими читательскими интересами библиотеки считались лишь в темах материнства и организации быта. Библиотекари описывали случаи, когда на просьбы работниц они приносили книги «Как экономить и легче стирать», «Как кормить грудного ребенка»61, о болезнях и воспитании детей, о работе дошкольных учреждений, «книги по уходу за ребятами, книги по женским болезням и вообще по вопросам санитарии и гигиены».62 При некоторых библиотеках создавались читательские кружки «Мать и дитя».63
Акцентировался и такой момент женского чтения, который сегодня называется «материнским»: «Что же читает женщина? Начинает она обыкновенно со сказки. Это объясняется тем, что женщина большей частью берёт книжки не для себя, а для своих ребят и читает их вместе с ними».64 Другой случай: «Мне бы сказок каких-нибудь: детки у меня маленькие, плачут целые вечера, покоя от них нет. И так целый день работаешь. Дайте сказок, я им почитаю, они и успокоятся…».65
Однако внимание библиотек 1920-х годов к женщинам как матерям не приходится оценивать в аспекте их гуманистических целей. Показательная в этой связи стилистика высказываний тех лет: «… завербовать работницу в число постоянных читательниц библиотеки можно, ударяя по её чувству матери, оказывая женщинам помощь в деле ухода и воспитания детей».66 По большому счёту, здесь тоже действовали политические мотивы: «без ущерба для функций материнства расширить применение женского труда на производстве»67. Отметим, что сегодня относительно этого периода жизни советского общества общепризнано, что «участие женщин в общественно-трудовой и политической жизни нередко вступало в противоречие с осуществлением функций материнства и традиционным распределением обязанностей в семье», «законодательно проводилась линия на разрушение семейного уклада».68
Таким образом, можно говорить о женском формате известной метафоры о влиянии государства на читательскую деятельность этого и последующих десятилетий — «формовка советского читателя», которая «может рассматриваться как одна из сторон более широкого процесса — формовки советского человека».69 Но, кажется, что не всё удалось «сделать» с женщиной-читательницей, как хотелось: профессиональное и политическое просвещение «проиграло» личной женской заинтересованности в воспитании детей и уходу за ними, в желании лучше организовать быт, в стремлении к чтению книг «для души». Литературная и библиотечная «борьба за женщину-читателя» в 1920-е годы закончилась в пользу женщины: их выбором стало нечтение или чтение «на свой вкус». Последующие действия по расширению женского образования, как общего, так и профессионального, абсолютное изменение литературной и книгоиздательской политики, сформировавшее принципиально новые фонды библиотек, не могли не сказаться на читательском, в том числе библиотечном, поведении женщин. Однако в первое десятилетие советской власти они доказали силу гендерных пристрастий в чтении, которым даже политика не указ.
1 Сокольская Л. В. Реванш через столетие: к истории прихода женщин в библиотеки // Библиотечное Дело. — 2007. — №11. — С. 23–26.
2 Советская женщина: труд, материнство, семья. — М.: Профиздат, 1987. — 176 с.
3 Корниенко Н. Массовый читатель 20–30-х годов [Фрагмент статьи] // http://www.moskvam.ru/-1999/0699/cornienko.htm.
4 Библиотечное дело и библиография в России: летопись событий. 1919 г. // Библиотековедение. — 2002. — №6. — С. 104.
5 Обращение к библиотечным работникам об изучении читательских интересов // Крас. библиотекарь. — 1924. — № 7. — С. 123.
6 Абрамов К. И. Коммунистическая партия СССР о содержании и задачах политико-просветительной и библиотечной работы в период строительства фундамента социалистического общества (1921–1928) // История библиотечного дела в СССР: сб. науч. тр. — Вып. II / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. — C. 20.
7 Библиотечное дело и библиография в России (материалы к летописи событий): 1918 год (2-е полугодие) // Библиотековедение. — 1998. — №6. — С. 85.
8 Мезьер А. В. Словарный указатель по книговедению. — Л.: Колос, 1924. — 924 с.
9 Аскарова В. Я. Динамика концепции российского читателя (Конец X – начало XXI веков). — СПб., 2003. — С. 316.
10 Добренко Е. Формовка советского читателя: социальные и эстетические предпосылки рецепции новой литературы. — СПб.: гуманитарное агентство «Академический проект», 1997. — С. 41.
11 Рудомино М. И. Моя Библиотека. — М.: Изд-во «Рудомино», 2000. — С. 82–83.
12 Вин Н. Как работница работает с книгой // Кр. библиотекарь. — 1927. — №6. — С. 18.
13 Коган Л. Что читают женщины // Кр. библиотекарь. — 1927. — №6. — С. 28.
14 Вин Н. Указ. соч. С. 12–13.
15 Банк Б. Домашние работницы как объект работы библиотеки // Кр. библиотекарь. — 1929. — №3(5). — С. 56–58; Банк Б. Домашние работницы как объект работы библиотеки // Кр. Библиотекарь. — 1929. — №10(12). — С. 26–37; Коган Л. Что читают женщины // Кр. библиотекарь. — 1927. — №6. — С. 18–28; Пономарёва А. Бибработа среди домашних женщин и Нарпит // Кр. библиотекарь. — 1925. — №12. — С. 90–91.
16 Вин Н. Указ. соч. С. 17.
17 Вин Н. Указ. соч. С. 17.
18 Рубина Р. Книгоношество в столовую // Кр. Библиотекарь. — 1928. — №9. — С. 83.
19 Рубина Р. Указ. соч. С. 84.
20 Коган Л. Указ. соч. С. 23.
21 Коган Л. Указ. соч. С. 20.
22 Вин Н. Указ. соч. С. 18.
23 Наблюдение за слушателями громких чтений // Челяб. крас. библиотекарь. — 1926. — №2. — С. 23.
24 Там же. С. 23.
25 Артамонова С. С. Библиотечное дело на Урале в 1921–1925 годах: учеб. пособие / Челяб. гос. ин-т искусства и культуры. — Челябинск, 1993. — С. 103–104.
26 Шапошников А. Е. Направления и формы идейно-воспитательной работы массовых библиотек в 20-е годы // Сов. библиотековедение. — 1982. — №1. — С. 63.
27 Валентина К. По библиотекам Самарканда и Бухары // Кр. библиотекарь. — 1927. — №12. — С. 65.
28 Сверчков И. Челябинская татаро-башкирская центральная библиотека // Кр. библиотекарь. — 1927. — №6. — С. 66.; Субханкулов С. К. Библиотечный кружок открыл татаро-башкирке двери в общественность // Челяб. рабочий. — 1928. — 8 марта. — С. 9.
29 Как и для чего нужно изучать читателя. — М., 1926. — С. 18.
30 Цит. по: Бутенко И. А. Читатели и чтение на исходе XX века: социологические аспекты. — М.: Наука, 1997. — С. 80.
31 Что читает рабочая молодежь // Кр. библиотекарь. — 1928. — №4. — С. 43; Горовиц В. Что читает молодежь // Кр. библиотекарь. — 1929. — №4(6). — С. 39–51; Кравченко И. По Саратову. — Крас. библиотекарь. — 1927. — №12. — С. 59.
32 Агафонов Ю. Юговка: время – люди – книги. — Шадринск, 2002. — С. 30.
33 Матвеев М. Ю. Деятельность земских народных библиотек // Библиотековедение. — 1997. — №2. — С. 80.
34 Вин Н. Указ. соч. С. 18.
35 Коган Л. Указ. соч. С. 28.
36 Фридьева Н. Читатель киевских политпросветбиблиотек // Крас. библиотекарь. — 1928. — №2. — С. 54.
37 Матвеева И. Изучение рабочего-читателя в 30-е годы // Советский читатель (1920–1980-е годы). — СПб., 1992. — С. 85.
38 Шульгин В. Культура России IX–XX веков: учеб. пособие. — М.: Просмотр, 1996. — С. 311.
39 Цит. по: Свирская И. А. Советские читатели-подростки 20-х годов // Советский читатель (1920–1980-е годы). — СПб., 1992. — С. 37.
40 Адлер М. Громкая читка в заводской библиотеке // Крас. библиотекарь. — 1929. — №3(5). — С. 57.
41 Смушкова М. А. Первые итоги изучения читателя: обзор литературы. — М.; Л., 1926. — С. 9.
42 Рубина Р. Указ. соч. С. 84.
43 Шапошников А. Е. Указ. соч. С. 58–59.
44 Рубина Р. Указ. соч. С. 84.
45 Цит. по: Добренко Е. Формовка советского читателя: социальные и эстетические предпосылки рецепции новой литературы. — СПб.: гуманитарное агентство «Академический проект», 1997. — С. 64–65.
46 Шомракова И. А. Изучение массового читателя в 1920–1930-е гг. Проблема источника // Советский читатель (1920–1980-е годы). — СПб., 1992. — С. 8.
47 Обращение к библиотечным работникам об изучении читательских интересов // Крас. библиотекарь. — 1924. — №7. — С. 123.
48 Вин Н. Указ. соч. С. 18.
49 Добренко Е. Указ. соч. С. 63.
50 Корниенко Н. Указ. соч. С. 11.
51 Рубина Р. Указ. соч. С. 84.
52 Коган Л. Указ. соч. С. 26.
53 Добренко Е. Указ. соч. С. 50, 57.
54 Там же. С. 63.
55 Таратута Е. Какой том будет под подушкой? // Книжное обозрение. — 1992. — 24 января. — С. 8.
56 Цит. по: Свирская И. А. Указ. соч. С. 37.
57 Свирская И. А. Указ. соч. С. 37–38.
58 Клёцкая З. М., Петровичева Л. И. Советская интеллигенция как читатели // Советский читатель (1920–1980-е годы). — СПб., 1992. — С. 65.
59 Глазков М. Н. Меньше книг, хороших и разных // Мир библиографии. — 1998. — №6. — С. 56.
60 Вин Н. Указ. соч. С.18.
61 Рубина Р. Указ. соч. С. 83.
62 Смушкова М. А. Указ. соч. — С. 9.
63 Коган Л. Указ. соч. С. 19.
64 Смушкова М. А. Указ. соч. С. 9.
65 Рубина Р. Указ. соч. С. 83–84.
66 Сафонов М. Библиотека летом // Кр. Библиотекарь. — 1925. — №5. — С. 9.
67 Окорочкова Т. С. Женский труд в промышленности СССР в годы НЭПа // Социс. — 1999. — №9. — С. 96–98.
68 Там же. С. 98.
69 Добренко Е. Указ. соч. С. 11.
Лэся Васильевна Сокольская, кандидат педагогических наук, доцент кафедры библиотековедения Челябинской государственной академии культуры и искусств