От библиомифологии зависит судьба книжности, коллизия библиоутопии и библиоантиутопии — это не забава праздного ума, а надежда и угроза книжного мира.
Исходные понятия
Библиоутопии и библиоантиутопии — формы библиомифологии (мифологии книжности1), истоки которой можно обнаружить в античной литературе и в средневековом культе книги. Библиомифология — одна из разновидностей социальной мифологии, которая давно стала излюбленным предметом изучения культурологов, антропологов, философов, ибо массовое сознание, как заметил Ролан Барт, «пропитано мифологемами»2. Миф — это не сказка и не ложь. Учёные гуманитарии мыслят миф как воплощённый в слове мистический символ, представляющий собой синтез (сплав) знания, веры и вымысла. Социальная мифология выполняет познавательно-объяснительные, ценностно-ориентационные, эмоционально-побудительные функции. В силу этих функций библиомифология становится социально-психологическим мотивирующим фактором, предопределяющим поведение социальных масс и профессионалов книжного дела.
Различаются апологетические и эсхатологические библиомифы. Апологетические мифы близки сердцу русских интеллигентов-книжников, они выражают веру в магическую силу печатного слова и нетленность рукописей. Библиоутопия — это апологетический библиомиф, утверждающий существование или даже расцвет книжности в будущем информационном обществе. Самоуверенные интеллектуалы-технократы, ощущая себя хозяевами «неограниченных технических и технологических возможностей», игнорируют апологетическую библиомифологию и создают эсхатологические3 библиомифы, предсказывающие конец Галактики Гутенберга и замену книги иными носителями информации. В рамках библиомифологии их эсхатологические сочинения представляют жанр библиоантиутопий, которые получили распространение в массовом сознании, усугубляя кризис книжности. В чём же проявляется этот кризис?
Кризис российской книжности
Перечислим общеизвестные факты. Во-первых, дисфункция книжного чтения. Социологи чтения установили, что 20% россиян не имеют дома книг, а доля «нечитателей» составляет 35%. Всё меньше и меньше книголюбов, проявляющих «рудиментарные интеллигентские читательские установки». Пустующие читальные залы научных и публичных библиотек — общеизвестный факт постсоветской действительности.
Во-вторых, сокращение книжного рынка. Падение розничных продаж, сокращение числа книжных магазинов, постоянный рост цен на книги — зримые приметы болезненного состояния российского книжного дела. Зато выпуск электронных изданий и букридеров находится на подъёме и в ближайшем будущем может занять четверть книжного рынка.
В-третьих, последовательно осуществляется свёртывание библиотечных сетей. Испарилась сеть профсоюзных библиотек, серьёзно пострадали отраслевые и территориальные системы научно-технических библиотек, продолжается демонтаж централизованных библиотечных систем. Исключительным праздничным событием является открытие сельской модельной библиотеки, но не известно, сколько сёл лишено библиотечного обслуживания.
Четвёртое проявление кризиса — депопуляция библиотечной профессии. Библиотечная профессия всегда была уделом бессребреников, способных, как отметил один интеллигент, «долго существовать при безденежье и не жаловаться на плохие условия труда». В наших библиотеках можно встретить великолепных библиографов с пятидесятилетним стажем работы в библиотеке, немногочисленных энтузиастов-книжников предпенсионного возраста, но молодёжи катастрофически мало. Подавляющее большинство выпускников высшей библиотечной школы планируют связать свою судьбу с частным предпринимательством, так что пополнения библиотечных рядов компетентными молодыми специалистами ждать не приходится.
Аркадий Васильевич Соколов, профессор, доктор педагогических наук, Санкт-Петербург