Мне неловко, когда меня называют критиком; я давно не писала ничего в таком роде, однако постоянно читаю рецензии и обзоры детских изданий, испытывая всякие чувства, а более всего недовольство — и собой, и критиками. Скорее, мне хочется понять современную детскую литературу и её критику — с историчес-кой точки зрения.
Возможно, излишне напоминать, что критика и литература не противопоставлены или соподчинены, а составляют целое, что критика — тоже литература, органическая часть её. Почему бы тогда не говорить о проблемах детской литературы в связи с этой частью?
А проблема есть: когда критика ослабляет свои функции или вовсе исчезает, литература рассыпается — она больше не система, не организм, а словесность (тоже хорошее дело, но иной природы). Такую ситуацию «рассыпанности» мы с вами наблюдали в 1990-е годы, особенно во второй их половине. В своё время С. Аверинцев развёл понятия словесности и литературы: литературе требуется своего рода зеркало, возможность саморецепции. Этим зеркалом и является критика вкупе с поэтикой. В этом зеркале литература «видит» путь своего дальнейшего развития. Не то чтобы литераторы-критики указывали ей, как дальше развиваться (такие опыты оказались малорезультативными), но в зеркале критики литература «осознаёт» самое себя, если, конечно, оно чистое и не кривое.
В пору становления русской детской литературы как системы критикой занимался В. Белинский. Он вычленил литературу для детей и детское чтение, придал детской литературе высокий статус искусства. Он разглядел детского писателя, этого «башмачкина», объявил его «своего рода гением», поставил вровень с Крыловым, Пушкиным, Гоголем и призвал ревностно служить своему редчайшему дару… Наконец, он поставил вопрос о специфике детской литературе и решил его утвердительно.
Ободренные и наученные критиком, талантливые писатели в 1840–50-х годах охотнее работали для детей, реже прятались за псевдонимами в детских журналах; детская литература, несмотря на политическую реакцию, уверенно разворачивала заложенные в ней свойства. И пусть Белинский колебался и ошибался в ряде статей, всё же именно ему русская детская литература обязана тем, что перестала быть словесностью.
Среди многих мыслей Белинского особо ценной для настоящего времени представляется следующее обращение к писателям: «Не искажайте действительности ни клеветами на неё, ни украшениями от себя, показывайте её такою, какова она есть в самом деле, во всем её очаровании и во всей её неумолимой суровости, чтобы сердца детей, научаясь её любить, привыкали бы, в борьбе с её случайностями, находить опору в самом себе» (Полн. собр. соч.: В 13 т.: Т. 10. — С. 95).
Во времена Белинского писатели обладали всё той же экзистенциальной свободой, что и сегодня, к тому же они жили в историческую эпоху, а не в политическое время, как в ХХ и XXI веках, поэтому нельзя сказать, что он заставил их писать так, как ему хотелось. И всё же путь русской детской литературы лёг в направлении реализма и народности.
Замечу ещё одно обстоятельство. Настаивая на вычленении детской литературы из общей, Белинский шёл на нарушение целого. С одной стороны, детская литература становилась дублирующей системой, что повышало надёжность передачи традиций чтения от поколения к поколению, с другой — отграничение вело к ослаблению всей литературы. Плюсы и минусы разделения некоторого культурного феномена на детскую и взрослую части хорошо заметны при взгляде на историю европейской семьи. Как только люди в XVII–XVIII веках начали организовать детские комнаты, вычленили для детей особое пространство, насыщенное особыми предметами культуры, начался кризис семьи. Цыгане, упорно сопротивляющиеся принятию европейских ценностей, держат детей в своём взрослом, общем пространстве — и цыганская семья как институт куда крепче нашей семьи.
Решительно отказал детской литературе в специфике Д. Писарев, не слишком настаивал на её специфике и Н. Добролюбов. Эти критики постарались разомкнуть, стереть границу между общей и детской литературами, проведённую Белинским. Они как будто чувствовали, что русской литературе необходимо вернуть целостность — в эпоху, когда появилось слишком много поводов к её расчленению. Книга народная и дворянская, купеческая и феминистская, детская и взрослая, подцензурная и нелегальная. Литература, разложенная по разным полочкам, теряла свою силу, консолидирующую общество; размывались и путались критерии оценки. Увидеть ребёнка с хорошей, настоящей книгой, а не с какой-то специально созданной исключительно для его неокрепшего разума — вот что оказалось важно. Бичер-Стоу, Чернышевский, Некрасов, Марк Твен, Жюль Верн — таковы были актуальные книги детской библиотеки в «передовой» семье.
В связи с отрицанием специфики детской литературы, которое так странно для нас в наследии Писарева, вспоминается древнее учение гностиков: они утверждали, что разделение разрушает целое и отнимает изначальную свободу этого целого: человек стал рабом, когда выделил в себе мужское и женское начала. Так и с разделением мира, человеческого духовного начала, искусства — на детское и не-детское — утрачивается изначальная свобода их, примешивается рабская кровь. Не случайно А. Чехов, остро подмечавший всякий след рабства, не любил так называемой детской литературы. Да и Пушкин, гений свободы, отказывался сотрудничать в детских изданиях и не писал для детей.
В самом деле, разве писатель, соблюдающий «заповеди» Чуковского и ещё множество неписанных законов и канонов творчества для детей, может позволить себе ту же степень свободы, что и писатель, которому нет дела до возраста читателя и ожиданий его воспитателя? Разве не мечтаем мы о произведении, в котором одинаково нуждались бы в разные эпохи жизни? Пожалуй, первым задался этими вопросами один из лучших «детских» критиков начала ХХ века
Н. А. Саввин — в статье «Принципы критики детской литературы» (1911): «…Художник только тогда и будет художником, настоящим творцом, когда он свободен в своём творчестве. Оттого, может быть, писатели общей литературы так неохотно и идут в детскую литературу — они сознают необходимость насиловать свою поэтическую мысль, заковывать в известные рамки своё чувство, всегда держа в сознании, что они пишут для детей, для таких читателей, которые не могут во всей полноте усвоить художественные обобщения писателя». Иными словами, Н. А. Саввин поставил сверхзадачу: решить «квадратуру круга» — художнически раскрепостить детскую литературу.
Критики начала XX века, наблюдая стремительное усложнение «детской» литературной системы, решали несколько сложнейших задач, среди которых, на мой взгляд, наиболее важная — нахождение точек сопряжения критических подходов разного рода: критики профессиональной, писательской, педагогической и мнений юных читателей. Так, критики-взрослые ополчились против Чарской, дети её защищали, и «сбросить с корабля современности» «королеву пошлости» не удалось даже К. Чуковскому: в итоге полемики вкусов обозначился вопрос об истинном назначении массовой литературы, её связи с классикой.
«Детские» критики 1920–30-х годов — среди них А. Платонов, А. Ивич, С. Маршак, В. Шкловский — «вели» постройку детской литературы для «прекрасного нового мира» по программе
М. Горького. Они поставили задачу помочь сформироваться новой детской литературе классического уровня и в целом решили её успешно.
«Оттепельное» и «послеоттепельное» возрождение критики, особенно с возобновлением журнала «Детская литература» в конце 1960-х годов, связано со многими именами, в том числе
Ст. Рассадина, И. Мотяшова, С. Сивоконя, Евг. Таратута, Л. Разгона, В. Приходько, И. Лупановой. Они уделяли внимание не столько форме и даже художественному уровню произведений, сколько их содержанию. Важнее всего было поддержать способность автора не лгать ребенку. Теоретические вопросы ставились не столько в работах учёных, сколько в книгах и статьях критиков, в ежегодных сборниках (московском «Детская литература» и ленинградском «О литературе для детей»): в чём состоит высокое мастерство детских классиков, что такое юмор, героика в детской литературе, каковы возможности сказочного и фантастического вымысла, реалистического изображения и т. п. Массив критических публикаций по детской литературе 1960-80-х годов огромен, на его фоне научные работы единичны. Какая сверхзадача объединяла все эти труды? Вроде бы ясно: дать советскому ребёнку или подростку произведения высокого идейно-художественного уровня. И были отличные писатели, и выходили отличные книги, журналы наполнялись вещами не всегда равноценными, но всегда «первой свежести» и, само собой, идейно выдержанными. Но вот исчез «советский ребёнок» — и система детской литературы дала серьёзный сбой.
Дело осложнялось тем, что к рубежу 1980–1990-х годов «детская» критика помещалась на специально отведенных для неё площадках — главным образом, в журнале «Детская литература», поэтому при решении «перестроечного» вопроса о советском литературном наследии их голоса прозвучали слабо. Вспомним самую жаркую дискуссию того времени — о Гайдаре: В. Солоухин выступил со своими разоблачениями в центральной печати, в «Огоньке» — в миллионных пока ещё тиражах, а оппонировать ему пришлось на страницах куда менее тиражного журнала. Только недавно в том же «Огоньке» писатель Б. Минаев выступил с большой критической статьёй в пользу гайдаровского наследия, но — после драки кулаками не машут.
Мне представляется, что сейчас происходит медленное, не шумное, но, тем не менее, упорное разрушение стены между детской и взрослой частями единой русской литературы. Хорошо, что совершается этот процесс постепенно, эволюционно — длинной чередою литературных опытов, поставленных волею самих художников, а не под действием сторонних побудительных речей. Всё чаще детские писатели создают вещи, которые нельзя в старом понимании назвать детскими, но и «взрослыми» они тоже не являются. Это, кажется, добавляет им сложностей в поиске места для публикации.
Процесс незаметно начался ещё в эпоху «застоя». Так, «уходил за флажки» Радий Погодин: например, его сказка «Про жеребёнка Мишу» появлялась в «Искорке» (1975), «Костре» (1976) и «Колобке» (1978), а рассказы «Кувалда», «Последний автобус», «Шаляпин», «Трактор» — в «Искорке» (1976) и «Литературной Армении» (1976) (по данным электронной Энциклопедии творчества Радия Погодина, подготовленной в Ленинградской областной детской библиотеке). Однако тогдашние критики, занятые обслуживанием интересов «советского ребёнка», кажется, не придали тому должного значения.
Есть ли сверхзадача у современных критиков? Если да, то в чём она? Судя по нескольким папкам скопившихся у меня лет за десять газетно-журнальных вырезок, решаются две задачи: информационная и оценочно-рекомендательная (нередко переходящая в разряд PR-задач). Первая из них решается вполне сносно: узнать о выходе мало-мальски заметной книги или о соответствующем мероприятии из нашей прессы, прежде всего газеты «Книжное обозрение», можно. Решение же второй задачи грешит субъективной однобокостью и формальностью суждений. Чуть ли не все критические силы были израсходованы в последние годы на оценку Гарри Поттера: публикаций набралось на целую папку, но самые интересные мысли высказали отнюдь не профессиональные критики, а иные специалисты — священник, фольклорист, психологи. Кажется, проблема в том, что мерило оценки — личный вкус критика или вкус некоторых детей (о социологически независимой выборке респондентов речь не идёт). Однако простая оценка-рекомендация хорошо/плохо нужна некоторому количеству потенциальных читателей, но, в сущности, не нужна писателям (разве что нужен пиар), то есть это не та критика, которая есть необходимый орган литературы, её функциональное порождение. Все участники литературного процесса твердят о страшной нехватке аналитической критики. Впрочем, её всегда не хватало, даже в лучшие времена.
На мой взгляд, лучшие критические публикации, в которых формируется некая сверхзадача, встречаются во вкладке «Остров сокровищ» в газете «Библиотека в школе»: её готовит Ольга Мяэотс, известный знаток детской литературы — прежде всего, зарубежной, замечательная переводчица. Интересные статьи вывешиваются на сайте bibliogid.ru, работающем при Республиканской государственной детской библиотеке, хотя среди них встречается много неровных, наивно-оценочных текстов. Заправляет сайтом Алексей Копейкин, ревностный ценитель хорошей детской книги, особенно в жанре фэнтези. Публикации в газете «Книжное обозрение» имеют информационно-рекомендательный характер и, в общем-то, мало отличаются от публикаций в «глянцевой» печати. Однако информации здесь больше, чем в других СМИ, — надо отдать должное Ксении Молдавской, журналистке, сохранившей за детской литературой немалую долю площади в популярной многотиражной газете. Недавно «Литературная газета» создала целую вкладку «Детское время», но пока рано говорить о какой-то новой «детской» критике: место пока пустует.
Надо ли возрождать журнал «Детская литература» или пойти другим путем — разворачивания «детской» критики в изданиях более общей тематики? Полагаю, что надо — при условии сохранения и всяческой поддержки всех имеющихся площадок. Ибо хорошей критики и хорошей литературы не будет хватать даже в лучшие времена.
Ирина Арзамасцева, обозреватель детской литературы газеты «Книжное обозрение», Москва