Заходи и присаживайся, любезный читатель, стол уже накрыт. В нашем сегодняшнем меню — пирожки и солёные огурчики, устрицы и ростбиф, вареники, блины и другие блюда, которые появлялись на страницах русской классической литературы XIX.
Перефразируя известное изречение Евгения Евтушенко, еду в русской классике можно смело назвать «больше, чем едой». И дело не только в аппетитных описаниях: нередко именно посредством «пищевых» образов и лексики писателям удавалось передать тончайшие нюансы смысла.
Щи против устриц: дуэль жизненных философий
Первыми по-настоящему возбуждающими аппетит строками русская литература обязана Г. Р. Державину. Уже в своей оде «Фелица» он воспевает «славный окорок вестфальской» и не без сладострастия признаётся устами лирического героя: «шампанским вафли запиваю, и всё на свете забываю».
В «Похвале сельской жизни» поэт идёт ещё дальше и задаёт узловую гастрономическую дихотомию русской литературы: заморская утончённая пища против традиционной домашней. Он рисует уютную картину домашнего помещичьего обеда в кругу семьи с горшком «горячих, добрых щей», после которого устрицы и всё прочее, «чем окормляют нас французы» кажется невкусным. В дальнейшем это противопоставление появилось на страницах многих русских классиков, развиваясь и углубляясь, но суть оставалась той же: французская кухня несла в себе символику светского блеска, оторванности от дома и желания «красивой жизни», а традиционная русская пища олицетворяла семейственность, простоту нравов и приверженность «привычкам милой старины».
Ярко это столкновение двух миров проявляется в «Евгении Онегине» А. С. Пушкина: сложно найти две менее схожие трапезы, чем изысканный пир Евгения в петербургском ресторане и именины Татьяны в доме Лариных. На одном полюсе «roast-beef окровавленный», трюфели, ананас и дорогие французские вина, на другом — жирный пирог, жаркое, отечественное Цимлянское шампанское и чай с ромом. Могут ли герои со столь разными привычками понять друг друга? Вряд ли. Несхожесть кулинарных традиций и отношения к быту подчёркивает несовместимость и взаимное непонимание наших героев ещё до того, как звучит финальное «нет» Татьяны.
Впрочем, Пушкин не морализатор, он не осуждает «всё французское», отдавая должное каждому из двух миров и описывая их с одинаковой наблюдательностью и теплотой.
Наталия Макуни, сценарист