Изображение деятельности национальных библиотек в литературно-художественных источниках — особая и пока что ещё недостаточно изученная тема. При всём обилии зарубежных, а в последние годы — и отечественных публикаций, посвящённых образу библиотек в художественной литературе, национальным библиотекам, как ни странно, уделяется не так уж и много внимания.
Рассмотрение данного вопроса в любом случае не будет лишним, поскольку оно даёт интересную информацию о том, как же выглядят крупнейшие библиотеки в глазах общества. Чем же показательны изображения национальных библиотек в художественной литературе?
Можно выделить как минимум четыре отличительных особенности, присущих данному типу библиотек.
1. Как и большинство других книгохранилищ, национальные библиотеки в романах описываются как совершенно особый мир, чётко отграниченный от реальности, но при этом дополнительно возникает и своеобразное мистическое очарование, некая «антикварная аура», вызванная как сосредоточием в одном месте огромного количества старинных книг, так и описанием исторических зданий. Ощущение антикварности, впрочем, не исчезает и при описании сравнительно новых построек. Из числа всех имеющихся библиотек национальные книгохранилища чаще всего описываются писателями как место загадочных находок, случайных совпадений и судьбоносных (а то и роковых) встреч. Что же касается внешнего вида зданий, то они изображаются даже не столько как памятники архитектуры, сколько как своеобразные культурные ориентиры в городском ландшафте.
2. Писатели наиболее пристрастно относятся именно к национальным библиотекам, причём это относится и к читателям, и к библиотекарям, и к расположению фондов, и к внешнему виду библиотеки. Иными словами, большое предложение порождает и большой спрос, причём спрос понимается не столько в количественном отношении, сколько в качественном — как строгая взыскательность и критика.
3. Описания национальных библиотек в художественной литературе, пожалуй, более противоречивы, чем описания любых других книжных собраний: с одной стороны, соответствующие зарисовки вполне узнаваемы (то есть это не обобщённый художественный образ), а с другой, всё многообразие функций национальной библиотеки в художественной литературе обычно не показывается — скорее, она изображается просто как очень большая публичная библиотека — достаточно медлительная, консервативная и не слишком доброжелательно настроенная по отношению к своим посетителям.
4. При изображении национальных библиотек чаще всего подчёркивается мысль о том, насколько же сильно подавляет человека огромное количество знаний, собранных в одном месте, — причём подавляет и при случайном визите в библиотеку, и при выборе профессии, и при научных занятиях. Образ Вавилонской библиотеки может проявляться и в несколько ином аспекте: причудливое смешение языков, людей и персонажей скорее отпугивает, чем привлекает.
На примере Российской национальной библиотеки можно рассмотреть, как проявляются в тех или иных произведениях перечисленные выше положения.
Коллекция стереотипов
Заметных упоминаний библиотеки в прозе XIX в. было немного. «Одно утро в имп. С.-Петербургской библиотеке» М. Н. Загоскина1 — это, скорее, просто очерк о её книжных богатствах, а в «Чувствительном путешествии по Невскому» П. Л. Яковлева библиотеке посвящена всего пара строк, причём достаточно ироничных: «Идём далее… — Библиотека!.. За нею театр… Если б только я не торопился домой! Но всякий путешественник бывал и в библиотеке и в театре! Правда, но всякий петербургский житель также бывал в обоих, и я, под защитой этого оправдания, иду ужинать… к одному доброму приятелю… Аничков мост близехонько»2.
Наиболее яркий но, к сожалению, не самый привлекательный пример из дореволюционной литературы — это рассказ И. Э. Бабеля «Публичная библиотека» (1916), в котором описывается, как «прикоснувшиеся к книге» библиотекари Императорской Публичной библиотеки сами сделались «отражением живых, настоящих людей»: «Одни из них — “замечательные” — обладают каким-нибудь ярко выраженным физическим недостатком: у этого пальцы скрючены, у того съехала набок голова и так и осталась. Они плохо одеты, тощи до крайности. Похоже на то, что фанатически ими владеет какая-то мысль, миру неизвестная. … У библиотекарей “незамечательных” — начинающаяся нежная лысина, серые чистые костюмы, корректность во взорах и тягостная медлительность в движениях. Они постоянно что-то жуют и двигают челюстями, хотя ничего у них во рту нет, говорят привычным шёпотом; вообще, испорчены книгой, тем, что нельзя сочно зевнуть»3. Не лучшим образом описываются и посетители: это постоянные читатели «с признаками безумия», «провинциальные юноши» с горящими глазами, скучающие военные и читающие евреи — «неизменная принадлежность каждой публичной библиотеки в Российской империи»4.
На первый взгляд, причины появления малопривлекательных образов вполне понятны: описывая деятельность крупных библиотек, писатели рано или поздно начинали критиковать их деятельность и по-своему типизировать библиотекарей (причём большинство «библиотечных» стереотипов и в Европе, и в Америке возникло как раз в период между Первой и Второй мировыми войнами), однако столь большая «концентрация» карикатурных описаний, как в «Публичной библиотеке», заставляет относить её на счёт особенностей творчества конкретного автора.
Из других произведений конца XIX–начала ХХ в. можно упомянуть «Видение в Публичной библиотеке» Д. П. Мордовцева, хотя в этом случае стереотипы (засыпающие в читальном зале читатели, беседующие друг с другом призраки) выражены более мягко5.
Из произведений 1920-х гг. можно отметить роман В. А. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», в котором немало страниц посвящено описанию различных книгохранилищ, причём в описаниях также присутствуют многие характерные для художественной литературы стереотипы. Так, личная библиотека одного из персонажей романа — Драгоманова — служит прибежищем для «учёной» крысы. Другому персонажу, профессору Степану Степановичу Ложкину, случайно запертому на ночь в Ленинградском университете, мерещатся призраки в университетской библиотеке, а его неожиданное появление в читальном зале Публичной библиотеки после длительного отсутствия, когда все коллеги уже считали его погибшим, выглядит и вовсе комично: «учёный люд» вздрагивает и украдкой начинает креститься. Исключением стал только «известный скептик» академик Вязлов (прототипом которого был Э. Л. Радлов), который «не считал возможным, чтобы привидение могло явиться для научных занятий в рукописное отделение Публичной библиотеки»6.
Своеобразно описывается и сама Публичная библиотека: «Легки, как в театре, лестницы Публичной библиотеки. Крестообразны, как в монастыре, своды её плафонов.
Здесь ветхо-угрюмые фолианты в переплетах из дубовых досок. … Здесь сжатые металлическими застежками рукописи задыхаются за стеклами, в ясеневых шкафах, наблюдая медленную смену своих хранителей. …
И на архитраве, над капителями колонн помещена надпись, заимствованная из устава монастырских библиотек: “Не производите никакого шума, не возвышайте голоса здесь, где говорят мёртвые”»7. В целом, В. А. Каверин изображает библиотеку примерно так же, как и И. Э. Бабель: библиотека — это место, оторванное от окружающего мира, где никогда ничего не меняется. В этом отношении характерен образ хранителя Рукописного отделения — «горбатого на одно плечо старика»: поскольку «его отец и дед были хранителями Рукописного отделения, что ему в конце концов до Русской революции или Версальского мира»8.
Говоря о стереотипных образах — склепе, лабиринте, призраках и т. п., можно заметить, что они не всегда не зависят от воли самих писателей. Ярким примером в данном случае является очерк М. С. Шагинян «Сутки в Ленинградской Публичной библиотеке». Содержание очерка сводится к следующему: одно дело — заниматься в библиотеке в дневное время, и совсем другое — быть запертым в ней на ночь: «Мне почудились шорохи — словно все книги на полках стали перелистываться невидимыми пальцами. Я испугалась крыс и попробовала опять читать при свете белой ночи. Все богатство отделений было теперь моё, но помню какой-то странный суеверный страх перед книгой, которая не была “выписана” для меня, боязнь снять её с полки…»9.
Из произведений послевоенного времени можно упомянуть рассказ Е. З. Воробьева «Шелест страниц», в котором описывается, как молодая девушка Капитолина Копылова, пытаясь определиться с выбором профессии, занимается в ГПБ. При этом обычное наблюдение за работой библиотеки особых симпатий у неё не вызывает. Прежде всего, она обращает внимание на то, что «читающая публика» весьма неоднородна: «Может быть, нигде так отчётливо не проступает материальное неравенство, как здесь, в буфете библиотеки, читатели которой равноправны только в одном — праве на знания. Перекормленная девица — на руке кольцо с бриллиантом, от неё исходит терпкий запах арабских духов — взяла к чаю два пирожных, бутерброд с кетой и плитку шоколада “Золотой ярлык”… А рядом студент,— будущий студент? — у которого нет денег на бутерброды»10.
Естественно, взгляд останавливается и на различных чудаках и «оригиналах», которые есть в любой библиотеке, а уж в столь большой — в особенности: «Перед тем как усесться за книги, пожилой археолог перепробовал несколько кресел — не развинтились ли, не скрипят ли? … В коричневом костюме, рыжеволосый, даже смешно, до какой степени человек может быть похож на таракана! Сходство усиливали рыжие усы, тем более что гробокопатель часто шевелил ими»11.
И, наконец, сказывается уже упомянутый выше фактор: библиотека не способствует выбору профессии, поскольку посетитель просто теряется при виде тысяч книг и, соответственно, множества наук.
В итоге оказывается, что человек может заинтересоваться библиотекой и библиотечной профессией только тогда, когда получает представление об её истории и её сотрудниках, причём представление не книжное, а живое, полученное из уст самих работников библиотеки.
Художественная литература не обходится и без некоторых других расхожих моментов, в числе которых — непременное описание библиотеки как символа порядка (в результате чего любое нестандартное действие попавшего в нее человека выглядит по меньшей мере нелепым) и столь же обязательное изображение публичных книгохранилищ как мест для любовных свиданий. Характерный пример — повесть В. В. Конецкого «Кто смотрит на облака…», в которой описывается, как «Истерическое жужжание одинокой мухи нарушало тишину зала Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. <…>
Муха перестала биться, затихла.
С улицы чуть слышно доносился шум автомобилей. В небе хлопали голубиные крылья. От стен зала пахло старой, пропылившейся бумагой. Люди склонялись над столами с неестественно умным видом. Чаще всего люди в библиотеке выглядят неестественными. И книги здесь — не друзья, а строптивые слуги, которые исподтишка готовы подложить им свинью, — так подумала Веточка. И она принялась за статью, но как только её перо коснулось бумаги, муха опять подняла шум. Казалось, она разобьёт стекло.
Неведомая сила подняла Веточку со стула. Веточка встала и, громко стуча каблучками по старому паркету, пошла через зал к окну. Все подняли головы и уставились на неё. Веточка, рассекая тишину громом своих каблуков, обогнула крайние столики, с ненавистью и презрением взглянула на молодого студентика, который сидел от мухи в одном метре, взяла у него со стола тетрадку и этой тетрадкой стала ловить муху, загонять её в угол оконной рамы. Зал остолбенело молчал. Веточка поймала муху и решила было выбросить её за окно. Но под взглядом зала передумала и стукнула огромную мохнатую муху об пол. Она ещё в школе видела, как мальчишки расправляются с насекомыми таким образом. Зал опустил головы и уставился в книги. Веточка вернулась к своему месту. Её голова была высоко поднята. Она чувствовала себя по меньшей мере Жанной д’Арк. Но не успела Веточка сесть, как зажужжала муха на другом окне. И Веточку кинуло в краску: не могла же она ловить и убивать всех библиотечных мух!»12.
Что же касается свидания, то оно может быть даже и неожиданным, хотя от этого ничего не меняется:
«— Здрасьте! — сказал Пётр Ниточкин, садясь рядом с Веточкой за столик.
— Откуда вы взялись? — спросила в полном недоумении Веточка.
— Мы вчера пришли. Утром отваливаем. Мне Павел Александрович сказал, что вы здесь гниёте. По телефону я звонил. Не губите мою дочь, говорит. Вы её недостойны… Пошли отсюда, а? Из храма науки…
Говорить он пытался шепотом, но голос был хриплый, и зал, конечно, пялился на них»13.
Относиться к подобным зарисовкам можно по-разному, но надо признать, что без них текст многое теряет: нейтрально-объективное описание библиотеки не способствует созданию ярких и запоминающихся образов. Так, у А. И. Солженицына в «Красном колесе (Узел IV: Апрель Семнадцатого)» Публичная библиотека упоминается неоднократно, а один из главных героев — Вера Воротынцева — в ней даже работает, однако нельзя сказать, что это так уж заметно «по ходу действия». Причина тому — практически полное отсутствие описаний как библиотекарей, так и самой библиотеки (она изображается просто как одна из «арен» или «площадок» для политической борьбы). Можно, впрочем, отметить и другое обстоятельство: по сравнению с рассказом И. Э. Бабеля библиотека у А. И. Солженицына не выглядит сонным царством, хотя по времени действия разница составляет всего год, и это ещё не октябрь 1917-го.
Детективно-библиотечный сюжет
Говоря о художественной литературе, можно сказать и о «лёгких» жанрах. Последовавшее в 1990-х гг. в России бурное развитие детективного жанра повлекло за собой появление целого ряда изображений библиотек и библиотекарей, по большей части далеко не позитивных (в особенности это касается «женского» и «иронического» детектива, в которых в основном и упоминаются библиотеки). Рост числа соответствующих описаний именно в эти годы можно объяснить двояко. Прежде всего, советский детектив вообще не был достаточно развит как жанр, поскольку в СССР отсутствовал институт частного сыска и не было идеи свободного поиска истины «частным порядком», а тем более — с «привлечением» государственных учреждений (в библиотеки в детективах обращаются в первую очередь частные сыщики).
С другой стороны, отечественные авторы более корректно относились к библиотеке как таковой. И действительно, вплоть до эпохи рыночных реформ трудно было представить себе роман о расследовании преступления, совершённого в пределах ГБЛ или ГПБ, хотя за рубежом имелось множество романов, посвящённых, к примеру, расследованию убийств и краж в Библиотеке Британского музея, Библиотеке Конгресса и других крупнейших библиотеках. Соответственно, не было и такого жанра, как library whodunit (library mystery), согласно которому часть действия происходит в общественной библиотеке, библиотекари входят в число главных персонажей, помогают сыщикам или полицейским или же сами проводят расследование.
Поэтому, когда нечто подобное появилось и в России, это было по-своему даже и внове, и данная «ниша» стала заполняться довольно быстро. Самым худшим в современных изданиях можно считать то, что появилось убеждение в заведомо недоброжелательном отношении библиотекарей к посетителям, что для русской литературы всё-таки не было характерно. Вот типичный пример из детектива Д. А. Калининой «Сглаз порче — не помеха». Согласно сюжету, две неразлучные подруги — Мариша и Аня — отправляются в РНБ по поддельному читательскому билету, чтобы проверить достоверность легенды о затонувшем корабле с царским золотом: «Внимание дежурной на входе было приковано к какому-то обаятельному представителю мужской половины человечества. Так как в библиотеках эта половина представлена обычно либо полными развалинами, либо людьми сильно не от мира сего, то в обаятельного парня дежурная, которая судя по макияжу и яркой кофточке, ещё не окончательно поставила крест на своей личной жизни, вцепилась изо всех сил»14. Далее начинаются плоские и однообразные «шуточки»: «Дежурной в зале исторической литературы была высокая худая мымра, к которой подруги даже не решились подойти со своим пропуском…
Подруги отправились в каталог. К сожалению, карточки все стояли нанизанные на длинные металлические штыри. Просто вырывать карточки с показавшимися подругам интересными книгами было как-то неловко. Поэтому они ограничились тем, что просто переписали нужную информацию на листок бумаги»15. Просьба заполнить читательские требования приводит подруг в величайшее изумление, а задержка в получении книг тут же способствует восприятию библиотеки как мира бюрократии и сплошной путаницы.
Помимо упоминания отдельных старинных загадок (и соответствующих им изданий), может иметь место и ретросюжет в полном смысле этого слова. В качестве примера можно назвать роман Е. Басмановой «Тайна чёрной жемчужины», в котором библиотекарь ИПБ Анемподист Кайдалов попадает под подозрение в качестве «серой личности» с непонятными увлечениями16.
Немало способствовали появлению соответствующих детективных романов и кражи из крупнейших библиотек, и в данном случае больше всего «досталось» именно РНБ. Так, кража из её фондов в 1994 г. (дело Д. О. Якубовского) не только вызвала лавину газетных публикаций на эту тему, но и способствовала появлению сразу трёх детективных историй — «Дело Якубовского» В. Белоусова, «Библиофил Дима» А. Д. Константинова и «Из мухи получится слон» уже упомянутой Д. А. Калининой17. Наиболее заметным из этих произведений представляется роман Д. А. Калининой, в котором весьма критически описывается деятельность РНБ в целом. Общая характеристика читателей похожа на «аналоги» из зарубежной литературы, и лестной её назвать сложно: «чаще всего попадались преклонного возраста кандидаты в мир иной обоих полов. Было много откровенных негров и застенчивых девушек белого цвета. Иногда встречались голубоватые парочки»18. То же можно сказать и о библиотекарях: «основную массу присутствующих в этом хранилище мудрости составляли женщины всех возрастов, размеров и мастей. В них, женщинах, невзирая на различия материального и духовного плана, было нечто неуловимое, присущее лишь библиотечным работникам. Словно лёгкий слой пыли лёгким облачком поднялся с древних манускриптов и осел на их хранительницах. Чуть заметная бледность, уместившаяся в складках их одежд, забившаяся в мельчайших морщинках кожи лица и рук, выдавала род их занятий. … Библиотечная пыль — вещь необычайно коварная. Её немного, но она постоянно вокруг тебя. От неё не спастись, принимая душ по два раза в день. Она незаметно въедается в вас. Настойчиво пытается проникнуть внутрь и окрасить ваш мир в идеальный серый цвет»19. Подвергаются критике и здания библиотеки. Так, главное здание примечательно своими дворами, представляющими нечто среднее между свалкой, автопарком и распродажей пиломатериалов, а новое здание библиотеки, похожее на заброшенную космическую станцию, «выделялось среди окружавших его домов сталинской застройки так же, как, допустим, фикус отличался бы от дельфина, если бы их вдруг стали сравнивать на заседании комиссии экологов. Должно быть, его архитектора интересовало главным образом то, чтобы здание не было похоже ни на какое другое. Что ж, в этом он преуспел. Жаль только, что из его попытки создать чудо вышло чудовище»20.
О библиотеке — с любовью?
Естественно, возникает вопрос: а имеются ли более позитивные изображения РНБ, сделанные писателями? Такие описания, безусловно, есть, но в отличие от критических замечаний, они не имеют особой специфики и укладываются в общую тенденцию «похвалы книгам и библиотекам», присущую многим авторам. В данном случае можно выделить три аспекта: изображение библиотеки в жанре поэзии; ГПБ в годы Великой Отечественной войны и блокады; отдельные очерки и слова благодарности библиотеке со стороны тех или иных писателей.
Применительно к поэзии следует отметить тот факт, что стихи, посвящённые библиотекам, чаще всего положительны, а критические замечания обычно сосредоточиваются в прозе. Впрочем, применительно к дореволюционному периоду в деятельности библиотеки это не совсем так: басня «Водолазы»
И. А. Крылова, прочитанная им на торжественном открытии Императорской Публичной библиотеки и посвящённая рассуждениям о пользе и вреде знания, кончается весьма уклончиво:
«О, царь!» примолвил тут мудрец:
«Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,
Но дерзкий ум находит в нём пучину
И свой погибельный конец,
Лишь с разницею тою
Что часто в гибель он других влечёт с собою»21.
Таким образом, само по себе устройство библиотеки — это благо, но вот как её будут использовать — это ещё большой вопрос.
Из других дореволюционных источников можно отметить весьма далекий от оптимизма «Идеал» И. Ф. Анненского:
Тупые звуки вспышек газа
Над мёртвой яркостью голов,
И скуки черная зараза
От покидаемых столов,
И там, среди зеленолицых,
Тоску привычки затая,
Решать на выцветших страницах
Постылый ребус бытия22.
Поэтические описания библиотеки время от времени появлялись и после революции. Здесь, в частности, можно назвать роман в стихах И. К. Авраменко «Дом на Мойке», в котором автор с большим чувством описывает то, что в годы Великой Отечественной войны стало далеким и неповторимым — мирную жизнь, студенческую юность, первую любовь и т. д. Есть в нём строки и о библиотеке (героиня романа Ольга — сотрудница ГПБ)23. Другой пример — стихотворение С. Я. Маршака, посвящённое В. В. Стасову:
Публичная библиотека…
Щитами огорожен стол.
Перед окном. Почти полвека
Владимир Стасов здесь провёл. <…>
Сейчас он прочитал газету
И так на критика сердит,
Что всем пришедшим по секрету
Об этом громко говорит.
Вокруг стола стоит ограда —
Щиты с портретами Петра.
Но за ограду без доклада
Народ является с утра.
Тут и художник с целой шапкой
Задорно вьющихся волос,
И композитор с толстой папкой:
Сюда он оперу принёс…24
Были и попытки описать в стихах деятельности библиотеки со стороны её сотрудников, хотя они редко становились достоянием печати. Наиболее подробное описание предреволюционных и послереволюционных лет — как с поэтическими образами, так и с реалиями быта — приводит М. Л. Лозинский («О, как давно я помню эти стены…»)25.
Что касается изображений работы отечественных библиотек в годы войны, то они едва ли не самые благожелательные из всей существующей литературы. Это в полной мере относится и к ГПБ. В качестве примера здесь можно привести рассказ С. П. Алексеева «Публичная библиотека»26.
И, наконец, безусловно положительными можно считать отдельные высказывания писателей о роли и значении библиотеки в их жизни. Произведений такого рода имеется довольно много, в том числе и посвященных ИПБ-ГПБ-РНБ. Этому «жанру» отдали дань многие писатели — О. Ф. Бергольц, В. Я. Брюсов, В. М. Инбер, Ю. Н. Тынянов, О. А. Форш, уже упоминавшиеся выше В. А. Каверин и С. Я. Маршак и т. д.27 Другое дело, что это уже не собственно художественная литература, и контраст между отдельными апологетическими высказываниями в адрес библиотеки и обычными романами и рассказами всё же довольно заметен.
Подводя итоги, можно заметить, что описания РНБ в художественной литературе достаточно противоречивы. Создаваемый писателями образ — это причудливая мозаика, зависящая и от жанра литературы, и от описываемой ситуации, и от позиции самого автора, и от желания (или нежелания) литератора следовать устоявшимся стереотипам при описании библиотек и библиотечной профессии. При этом надо лишний раз подчеркнуть тот факт, что изображенная на страницах романов и рассказов библиотека — это не обобщённый образ, она, безусловно, узнаваема, и в этом есть свои плюсы и свои минусы. С одной стороны, упоминания библиотеки в художественной литературе — это один из немаловажных путей создания имиджа, но с другой, если уж начинается критика, то разрушительный эффект оказывается более сильным и «долгоиграющим», чем, к примеру, от статьи в прессе.
Михаил Юрьевич Матвеев, ведущий научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ, доктор педагогических наук, Санкт-Петербург
1 Загоскин М. Н. Одно утро в Имп. С.-Петербургской Публичной библиотеке // Атеней. 1828. — Ч.1, №1. — С. 49–63.
2 Яковлев П. Л. Чувствительное путешествие по Невскому. — СПб., 1828. — С. 65.
3 Бабель И. Э. Публичная библиотека // Бабель И. Э. Сочинения: в 2 т. — М., 1996. — Т. 1. — С. 35–36.
4 Там же. С. 36.
5 Мордовцев Д. Л. Державный плотник: сб. — Ставрополь, 1993. — 446 с.
6 Каверин В. А. Скандалист или вечера на Васильевском острове: роман. — 3-е изд. — Л., 1931. — С. 203.
7 Там же. С. 201.
8 Там же. С. 6.
9 Душа дела: писатели о библ. труде / вступ. ст. В. Кочетова. — М., 1987. — С. 310.
10 Воробьев Е. З. Шелест страниц: рассказ // Воробьев Е. З. Незабудка: повести и рассказы. М., 1977. — С. 230–231.
11 Там же. С. 227.
12 Конецкий В. В. Кто смотрит на облака…: повесть // Конецкий В. В. В сугубо внутренних водах. — М., 1982. — С. 189.
13 Там же. С. 190.
14 Калинина Д. А. Сглаз порче — не помеха: роман. М., 2004. С. 219.
15 Там же, с. 220.
16 Басманова Е. Тайна черной жемчужины. СПб.; М., 2002. 382, [1] с.
17 Белоусов В. Дело Якубовского. Точный удар: детектив. романы. Минск: Совр. лит., 1995. — 448 с.; Константинов А. Д. Адвокат: роман; Какая мафия круче?: очерки. — СПб., 1995. — 528 с.; Калинина Д. А. Из мухи получится слон: роман. — М., 1999. — 432 с.
18 Калинина Д. А. Из мухи получится слон. — С. 97.
19 Там же. С. 97.
20 Там же. С. 192—193.
21 Крылов И. А. Водолазы: басня // Описание торжественного открытия Имп. Публичной библиотеки, бывшего января 2 дня 1814 года с читанными при оном сочинениями и разными до сего случая относящимися сведениями, к которым приобщено историческое известие о сём книгохранилище. — СПб., 1814. — С. 103.
22 Анненский И. Ф. Тихие песни. — СПб., 1904. — С. 14.
23 Авраменко И. К. Дом на Мойке: роман в стихах. — Л., 1957. — С. 101–109.
24 Маршак С. Я. Владимир Стасов: стихи // Маршак С. Я. Собрание сочинений. — М., 1970. — Т. 5. — С. 61.
25 «Окно в Европу»: Октавы М. Л. Лозинского, посв. ГПБ / публ., вступ. заметка и примеч. П. Л. Вахтиной и Л. Б. Вольфцун // Филол. зап. Воронеж, 1996. — Вып. 6. — С. 174–179.
26 Алексеев С. П. Публичная библиотека // Алексеев С. П. Собрание сочинений. — М., 1984. — Т. 3. — С. 412–414.
27 Берггольц О. Ф. Моей библиотеке // Библиотекарь. — 1964. — №1. — С. 20; Брюсов В. Я. О значении научных библиотек // Нар. просвещение. 1919. — №13/14. — С. 110; Инбер В. М. Неисчерпаемое море // Библиотекарь. — 1964. — №1. — С. 23; Каверин В. А. Библиотечный работник // Каверин В. А. Вечерний день. — М., 1982. — С. 171–173; Маршак С. Я. Alma Mater // Библиотекарь. — 1964. — №1. — С. 19; Тынянов Ю. Н. Памятник русской культуры // Вечные спутники: Сов. писатели о кн., чтении, библиофильстве. — М., 1983. — С. 162–164; Форш О. А. Слово о библиотеке // Библиотекарь. — 1954. — №1. — С. 29.