Впервые «Котлован» был опубликован в США в 1973 году. Повесть вышла в свет со знаменитым послесловием Иосифа Бродского — одним из лучших комментариев к этому произведению, написанных до сих пор. Главной темой статьи Бродского является уникальный, виртуозный стиль письма Андрея Платонова. Бродский убеждён, что наличие абсурда в грамматике свидетельствует не о частной трагедии, а о человеческой расе в целом. И в этом гениальность Платонова.
Однако американское издание «Котлована» 1973 года не имело большого успеха, так как не носило массового характера. К тому же на родине Платонов по-прежнему продолжал оставаться лишь автором детских книг и пьес. Известно, что одной из первых попыток изменения такого отношения к Платонову стала организация первой платоновской конференции в 1969 г. в Воронеже. Конференция должна была быть посвящена 70-летию писателя, однако её запретили.
И лишь в эпоху гласности, после публикации знаменитой платоновской трилогии («Чевенгур», «Ювенильное море», «Котлован»), читатель узнал «настоящего» Платонова. В 1986 г. вышла в свет повесть «Ювенильное море». А уже в шестом номере журнала «Новый мир» за 1987 г. впервые на суд массового читателя предстал «Котлован». Повесть была опубликована с небольшим вступлением советского писателя Сергея Залыгина. Именно здесь он выразил знаменитую мысль о том, что Платонов является неким упрёком нам — людям с обычным языком и обычными понятиями. «Платонов, — пишет Залыгин, — относится к тем более чем редкостным писателям, слово которых — сколько бы о них ни писали и ни говорили, сколько бы ни размышляли, ни разгадывали — до конца не будет разгадано». Он убеждён, что автор «Котлована» способен увидеть «котлованность, то есть нелепость, дисгармоничность, драму человеческого существования, потому что душа его больше всего нуждается в разумении и гармонии». Творчество Платонова, по мнению Залыгина, не мистика и не фантастичность, не ирония и не сатира, не реализм и не абстракция: это — Искусство.
В подлинном искусстве обязательно должна быть загадка, которую необходимо разгадать. Перед Платоновым, однако, мы то и дело пасуем. Залыгин заканчивает своё предисловие мыслью, которая показалась бы чрезвычайно смелой лет десять назад до «возрождения» Платонова: автор «Котлована» — единственный писатель после русской классики XIX в., который удивил мир, заставил его вздрогнуть.
Итак, «Котлован» полон символами. Но все же самый главный символ повести — это сам язык Платонова. Часто, правда, парадоксальный, требующий сверхвнимательного чтения, а затем и глубокого анализа. Но все же это язык, на котором думают люди. Именно думают, а не говорят. Это язык ассоциаций, моментальных впечатлений, говорить на котором осмеливается не каждый. Однако очевидно, что Платонов не смакует свой язык: цель его — не языковая, не стилистическая игра. Это — живой язык. В своей записной книжке 1931г. Платонов писал: “Искусство должно умереть — в том смысле, что его должно заменить нечто обыкновенное, человеческое; человек может хорошо петь и без голоса, если в нем есть особый, сущий энтузиазм жизни”. Думаю, Платонов разгадал сам себя.
Ваге Давтян