Приятно осознавать, что талантливейший писатель, умевший смешить, когда было не до смеха, развевавший безысходность весельем, перетекавшим в лёгкую печаль, наш современник Фазиль Искандер ещё и в некотором смысле наш коллега — в юности он три года учился в Библиотечном институте.
Какими неправдоподобными казались нам в юности памятные названия: «Двадцать лет спустя», «Десять лет спустя». Да, именно в такой последовательности. Малодоступные в те времена продолжения «Трёх мушкетеров». Кто переставлял их местами, подлежал презрительному юношескому осуждению. А что бы мы тогда сказали, услышав срок, вынесенный мной в заглавие?!.
Между тем как живо в моей душе пятидесятилетие Фазиля Искандера! Он ещё молод, именно молод, а не моложав, по-прежнему хорош собою. Он уже широко известный, любимый книгочеями писатель, не знаю только, какого лагеря. Слово «лагерь» вообще аннигилируется в его присутствии. Он принадлежит планете Литература, точнее, Русская литература. Можно сказать и Русская изящная словесность, настолько отточены, выверены образно и вокально его фразы. Если произносишь вслух, приятно обволакивают гортань. Прямо как стихи. Ничего удивительного! Он и есть поэт — поэт прежде всего. «Не умирайте, старики! / Я вас прошу, не умирайте!..» — сколько раз я повторяла про себя это заклинание. «Поэзия должна быть глуповата, / Но автору нужна ума палата» — это тоже про него. Авторы: Пушкин и какой-то остроумец. Браво имяреку! «Ума палата» — как раз о Фазиле.
Русским писателем он, полуабхазец, полуперс, был тридцать лет назад. А теперь становится, уже стал писателем мировым. Его сравнивают с Фолкнером. Многие ли творцы в слове открывают свои вселенные, заселяют их своими героями, создают свою фауну и флору? Таких единицы. Фазиль Искандер из их числа…
И ещё одно великое событие произошло в семье Искандеров за минувшие тридцать лет: у Фазиля и Тони родился сын. Сандрик, Сандро из Москвы, Саша, Александр Фазилевич Искандер…
Когда в середине шестидесятых мы подружились с Искандерами, сразу семьями, то не уставали с мужем удивляться и радоваться его ненатужным оригинальным репликам, всегдашним попаданиям в яблочко. Случился общественный скандал, связанный с альманахом «Метрополь», в котором напечатался и Фазиль. Участников, как тогда водилось, тягали, вызывали для крутых объяснений. Один из коллег взял да и махнул на Северный полюс. Фазиль не осудил собрата, но пошутил не столь уж невинно: «Дрейфящая льдина»…
За столом, где собралось много гостей, известный художник Б. настроился на комплиментарный лад:
— Когда мне неважно живётся, я достаю книги Искандера.
— Тебе хорошо живётся, — возразил ему хозяин.
— Когда мне хорошо живётся, — не растерялся Б., — я тоже читаю Искандера.
— Ты заткнул мной все дырки! — нашёлся Фазиль.
Мы собрались отдохнуть на юге: муж, я, дочка. Дочь Фазиля, Саша, который тогда было двенадцать лет, оставалась в городе. «Возьмем её с собой!» — решили мы с Павлом. Фазиль и Тоня были благодарны, но… деликатный Маринин отец озаботился: не помешает ли нам на отдыхе их чадо. Присылал девочке взрослые письма, она нам их зачитывала. Запомнился отцовский наказ: «Постарайся сделать своё присутствие похожим на отсутствие»…
Пятидесятилетие Фазиля пришлось на самый пик так называемого застоя. Застой был условный. Где-то там, в глубине, в общественной клоаке, всё клокотало. Именно тогда на свет вырвался альманах «Метрополь». Можно ли было пенять его участникам за то, что какие-то вещи несли на себе родимые пятна времени? Порой злокачественные. Но, независимо от художественного уровня напечатанного произведения, независимо даже от идеологии, автору вменялся чуть ли не в государственную измену самый факт участия в неподцензурном издании. Фазиль держался молодцом, ни перед кем не лебезил, не каялся. Потом в одном из многочисленных интервью он скажет, что его не раз вызывали «наверх», вплоть до КГБ и ЦК партии, в основном как «подписанта», то есть за то, что подписывал письма в защиту гонимых. Так что закалка приобретена была задолго до «Метрополя».
Ныне уже подзабылось, что в те времена члены СП ежемесячно получали книжечки-календари с длинным списком писателей-юбиляров. Так вот: пятидесятилетие одного из лучших писателей СССР было в этом списке опущено! Литераторы-чиновники выразили таким образом своё затаённое желание: чтобы Фазиль Искандер вовсе не рождался на свет!
Но тем охотней друзья и коллеги, что иногда одно и то же, отозвались на его приглашение. Не высшего ранга ресторан «Черёмушки» на Юго-Западе Москвы. Когда-то, говорят, там были берёзки, живые или искусственные, Бог весть. Потом они исчезли. Черёмушки, сказал Лев Копелев, когда все собрались в банкетном зале и приготовились к трапезе, есть везде, даже в ГДР, где он побывал десять лет назад. Черёмушки — символ стандартизации. Фазиль же противостоит ей. Пусть так и будет. Пусть наш друг не поддаётся черёмушкам…
Юрий Трифонов с женой Ольгой, тоже писательницей, Белла Ахмадулина и Борис Мессерер, Ирина Эренбург, Камилл Икрамов, Василий Аксёнов, Андрей Битов, Юлий Даниэль, Ион Друцэ, Сарнов, Чухонцев, Рассадин, Юлий Ким, Виктор Ерофеев, вскоре умерший Владимир Левин, вскоре уехавший в эмиграцию Лев Левицкий, Евгений Попов — кого не назвала, простите. Думаю, не часто «Черёмушки» видели такой блестящий сбор.
Читались стихи, вспыхивали дебаты. Фазиль неизменно шутил. Когда кто-то сказал, что рядом с нами, скованными условностями, есть совершенно раскованный человек, человек эпохи Ренессанса, виновник торжества не преминул заметить:
— Если бы ещё знать, что это такое…
Ион Друцэ говорил о чёрном цыганском глазе юбиляра, который высматривает не что украсть бы…
— А что украли, — заключил хозяин застолья.
Я и раньше видела Фазиля выпившим, но никогда — пьяным. Вино развязывает язык. В его случае сообщает речи ещё больше талантливости и душевной обнажённости. В тот вечер он был особенно откровенен с нами. Говорил, что, приехав из Абхазии в Москву, был наивен в художественном отношении, но никогда — в социальном. Рано продумал те вопросы, которыми наша интеллигенция занялась гораздо позже. Он часто бывал в деревне и видел, что крестьянин больше любит скот, чем диктатуру пролетариата. Когда прочёл книгу Сталина «Вопросы ленинизма», был поражён её лживостью.
А закончил он так:
— У Бориса Слуцкого есть потрясающая строка: «Та линия, которую мы гнули…» И я хочу сказать всем сидящим тут: мы свою линию гнули, гнём и будем… как это правильно по-русски?
— Гнуть, — со смехом подсказали ему.
— Гнуть! — подхватил Фазиль радостно. — А наши недруги гнили, гниют и будут гнить.
И снова произносились здравицы, читались стихи. Стихи-посвящения. И просто пронзительная лирика, вроде «Варфоламеевской ночи» Беллы Ахмадулиной. Страстно, с полной отдачей прочёл Искандер неизвестное мне четверостишие: «Не упрекай сибиряка, / Что он в кармане носит нож. / Он так на русского похож, / Как барс похож на барсука». Ого, подумала я. Похоже, я самообольщаюсь, считая, что знаю Фазиля. А что там, за этой яркой кавказской внешностью, за этим змеино-мудрым языком и не менее острым пером? Он сам как-то признался: бездна. Однажды дошёл до неё, заглянул, увидел, что там ничего нет, и стал потихоньку возвращаться, роняя изо рта, как в сказке Перро, цветы остроумия. «Кто знает, чьё это?» — спросил он у нас о провокационном четверостишии. Ответ знал только Евгений Попов: «Ивана Ерошина»…
Я тоже сказала своё стихотворение. Тогда Москва запоем читала книгу Моуди (или, правильнее, Муди) «Жизнь после жизни», и я, в неясном предчувствии скорых перемен, вплела эту фамилию в ткань стиха. Ведь Фазиль, как знала я из наших разговоров, тоже верит в бессмертие души.
ФАЗИЛЮ ИСКАНДЕРУ
Не говорю о счастье я,
Поскольку счастья нет,
Но Вы — моё пристрастие
Второй десяток лет.
Прочтёте Вы прилизанный
Рассказец о себе —
Тот некролог прижизненный,
Что жаждет член СП,
Или ни словом чуткая
ЛГ Вас не почтит, —
Люблю Вас, милый, жутко я,
И Тоня мне простит.
Среди немногих, избранных,
Верна я буду Вам
И на всеобщих выборах
Свой голос Вам отдам.
А ежели прав Моуди,
И смерть — жизнь высших сфер,
То и в загробном холоде
Я Ваша, Искандер!
Март 1979 г.
Тамара Александровна Жирмунская, писатель, поэт, член Союза писателей Москвы, член русского ПЕН-центра