Одно из самых сладких чувств при чтении — это момент узнавания.
Боже мой, это же и про меня,
и я это чувствовал, и я так думал, об этом плакал.
Даниил Гранин
Для ребёнка узнавания себя в герое, в его поступках и характере — едва ли не самый важный аргумент в пользу чтения и факт подтверждения ценности книги. Для ребёнка узнавания себя в герое, в его поступках и характере — едва ли не самый важный аргумент в пользу чтения и факт подтверждения ценности книги.
Иногда бывает достаточно одного совпадения, чтобы был возбуждён интерес к чтению.
Михаил Ляндрес в статье «Поворот на Растанную» (Нева, 2002, №4. С. 216) вспоминает, как в Ленинграде разрушали Греческую церковь, а затем упоминание об этом акте он неожиданно встретил в стихотворении И. Бродского. Сходство ощущений и зрительных образов было для него потрясающим. Процитируем его мысль, возникшую в этой связи. «Когда в бесконечности сходящихся, как рельсы, строчек, нежданно-негаданно я обнаруживаю подобные узелки общности заключённого в них смысла с моей личной судьбой, то помимо почти детского восторга, растущего внутри, неизменно испытываю чувство умилительной близости, едва ли не соавторства с тем, кто написал их, а моё тающее в прошлом существование, единственным надёжным свидетелем коего я остался, оживая под чужим пером, получает ещё одно, неоспоримое подтверждение в достоверности, своего рода печати: “с подлинным верно”».
Как видим, оживление личностно значимого события «под чужим пером» способно вызвать не только восторг, но и более важную для читательского развития — чувство соавторства и доверие к тексту. Что же касается детского восторга, то автор процитированных строк прав: для ребёнка узнавания себя в герое, в его поступках и характере, едва ли не самый важный аргумент в пользу чтения и факт подтверждения ценности книги. Свидетельством тому — детские отзывы о прочитанных книгах. Рассказывая о своих впечатлениях от того или иного понравившемся произведении, дети стараются подчеркнуть, что нечто подобное, происшедшему с героем, бывало и с ними. Не случайно они любят читать о сверстниках — в них они чаше находят себя.
Надо заметить, что идентификация даёт возможность читателю не только «пережить пережитое», но и, что особенно важно, «пережить непережитое». В этом, пожалуй, и состоит самая главная миссия искусства. Читатель узнаёт себя в героях не только вчерашнего, но и сегодняшнего, и даже проецирует себя завтрашнего. Подлинный писатель, как говорил М. Е. Салтыков-Щедрин, «…даёт то, чем болеет в данную пору всякое честное сердце. Автору удаётся лишь выразить мысли и чувства его же читателя, воплощая их в живом образе или в точно найденном слове». Интересный пример такого рода дан в повести В. Тендрякова «Весенние перевёртыши». Дюшка Тягунов — тринадцатилетний подросток, питающий неясное чувство к однокласснице Римке Бретенёвой и не способный разобраться в нём, читая стихи Пушкина, натолкнулся на слова: «…Тебя мне ниспослал, тебя, моя мадонна». Они обожгли его открытием: стихи, обращенные к Н. Гончаровой, выразили то, чем наполнено было его собственное сердце, не находя словесного выражения. «Чужое перо» нашло слова, упорядочивающие смутные порывы и стремления подростка. Заметим и другое: тут-то и возник первый внутренний толчок у Дюшки к чтению поэзии Пушкина.
В плане самосознания, рождаемого в процессе чтения классических произведений, интересны воспоминания писателей В. Каверина и М. Бременера. Первого в 12-летнем возрасте беспокоило не трус ли он? И потому, читая роман Г. Эмара «Арканзасские трапперы», он постоянно сравнивал литературных героев с собой и сознавался, что они не пустили бы его даже на порог своего Арканзаса. А Бременер, читая повести Гарина-Михайловского о Тёме, сравнивал его с собой и находил, что тот очень превосходил его в своей эрудиции и интеллектуальном развитии, и это вызывало у читателя стремление к самообразованию. Рефлексия, вызванная художественным произведением, нередко становится источником пробуждения совести, вызывает из недр души новое мироощущение, которое становится органичным, своим.
Читая полноценную книгу, ребёнок способен переносить черты персонажей на живых людей. Это явление (психологи называют его «подстановкой») легко обнаружить, например, в восприятии Маршаком повести Пушкина «Дубровский». Он вспоминал: «Как-то незаметно в сознании слились помещик Троекуров с помещиком Лясковским и Владимир Дубровский с моим отцом». Правда, их судьбы во многом не совпадали, но, как отметил Маршак, они «переплелись» в его душе навсегда.
Чем старше становится читатель, тем ярче проявляется ещё одно качество — взгляд на реальную жизнь и самого себя сквозь призму прочитанного произведения. Так, М. Е. Салтыков-Щедрин, вспоминая о своём детском чтении, отмечал, как благодаря книгам он пробрёл более или менее твёрдое основание для оценки и собственных действий, и поступков, совершающихся в окружающей его среде. Он начал осознавать себя человеком. О том же пишет Ф. М. Достоевский. Он признаётся, что, прочитав всего Вальтера Скотта, «захватил с собою из этого чтения столько прекрасных и высоких впечатлений, что, конечно, они оставили в душе моей большую силу для борьбы с впечатлениями соблазнительными, страстными и растлевающими».
Примеряя роль литературного героя, представляя себя в роли персонажа, читатель извлекает из сознания новый мир неведомых ему доселе мыслей и чувств. Иначе говоря, открывая книгу, думающий читатель вместе с тем открывает и свой личный потенциал. На важность этого момента обратил внимание известный литературный критик и философ Юрий Карякин: «Пока ученик относится к литературе как к свидетельству того, что происходит с другими, а не с ним самим, пока в чужом не узнает своё… пока не обожжется этим открытием — до той поры нет и самовыделки, нет и потребности в ней». Добавим — нет и желания читать. Герои, открывая человеку мир его собственной души, одновременно не только стимулируют интерес к чтению, но и порой влияют на его участь.
Вот, например, что рассказал о своём пути к книге в отрочестве известный французский актёр Жерар Депардье в одном из интервью: «В первой книге, которую я осилил, рассказывалось об одном человеке, жившем в деревеньке на юге Франции. Он бродил по окрестностям, изучал природу… Я стал отождествлять себя с этим героем. Тогда-то и появилась страсть к книгам. Ведь передо мной открылся неведомый мир… и он стал моим. Я начал читать запоем, проглатывая все книги, попавшие мне в руки. Вот почему я говорю, что меня спасло чтение».
Однако отождествление с героем, о чём говорит Депардье, нельзя понимать буквально. Восприятие не фотографическое отражение прочитанного. Можно предположить, что актёр вкладывал в это слово «узелок общности» более прочный, чем сходство жизненных обстоятельств. Также, очевидно, надо понимать и строчки стихотворения английского поэта ХIХ в. Роберта Маути, в которых он сформулировал сущность чтения: «Душа к душе. Глаза в глаза / Ищу в чужой строке себя». Они говорят о поиске в герое или авторе родственной души, внутреннего созвучия, близости мироощущения.
Ирина Ивановна Тихомирова, кандидат педагогических наук, Санкт-Петербург