Военная тематика в последнее время очень актуальна в российском кинематографе. Но по-настоящему ценных и правдивых лент о войне очень мало. Из последних можно выделить фильм Артема Антонова «Полумгла» (2005), ставшего призером сразу нескольких международных кинофестивалей, и фильм Дмитрия Месхиева «Свои» (2004), отмеченный в трех номинациях на XXVI Московском международном кинофестивале. И тот, и другой повествуют, прежде всего, о человеческих отношениях, которые выше уставных.
— Дмитрий, что вы думаете об эволюции отображения темы Великой Отечественной войны в российском кинематографе, в совсем новых российских фильмах о войне?
— Начиная, наверное, с первых постперестроечных лет, в России практически не снималось кино о войне. Просто потому, что было не до того. Не было денег на подобные постановки, не было идей. Наверное, не сформировалось еще некое новое осознание всего этого. Ведь снимать фильмы про войну очень сложно и дорого. Сейчас начинает появляться большое количество нового кино, новых режиссеров, молодых и не молодых, но — новых. Эти люди уже свободны от груза, скажем так, социализма. Поэтому, конечно, в новых фильмах о войне рассказывается о каких-то новых ощущениях, появляются какие-то новые формулировки этой темы. Не думаю, что это какое-то продуманное, осознанное явление. Я не согласен с тем, что сейчас наблюдается прямо-таки засилье фильмов о войне. Их вышло-то всего ничего. Они появились потому, что, прежде всего, появились деньги, появилась возможность снимать такое кино. И правильно кто-то сказал, что Отечественная Война — это один из немногих таких временных промежутков, которыми может гордиться Совет- ская страна. Про это, естественно, и надо снимать фильмы. Это — наш экшен1, подлинный героизм наш, что там душой-то кривить. Американцы в течение уже сорока лет снимают фильмы о своей захватнической войне во Вьетнаме. Делают себя героями. Мы смотрим «Apocalypses now»2 — видим, какие это были замечательные американские ребята. У них есть свой экшен, они его и эксплуатируют. А мы что?

— Но война это не только экшен. Не только благодатный материал для кинорежиссера. Это очень сложная тема. И американские фильмы о войне во Вьетнаме — не всегда чистый экшен. «Охотник на оленей», например, это большое, серьезное кино.
— Да. Но таких фильмов единицы. Существует огромное количество фильмов о Вьетнаме, много фильмов и о Великой Отечественной войне. Только нам-то есть чем гордиться, а им — не особо. Поэтому если мы будем снимать фильмы про Отечественную войну — слава Богу. Ведь это — такая экстремальная ситуация, в которую попал весь народ целиком. Это взвинченность, нервозность на грани. Поступки, которые в обычной жизни люди не совершают.
— Есть мнение, что вся наша отечественная литература так и не смогла «подняться» над темой войны. Война всегда рассматривалась эмоционально, как абсолютное зло, причиной которой была такая-то партия, такой-то конкретный человек. Литература так и не смогла взглянуть на военную тему, так сказать, с высоты птичьего полета. Оценить ее как катастрофу «надчеловеческого», космического масштаба. Относится ли это к кинематографу? Пришли ли к чему-то подобному наши молодые кинематографисты?
— Тут я могу говорить только за себя. Я не ощущаю эту ситуацию так. Не воспринимаю это как способ показать глобальную трагедию. Это возможно в литературе, это возможно в музыке. Но в кино это может выглядеть надуманно и слишком пафосно. Это будет неискренне, притянуто за уши, нечестно. Мне кажется, что этого и не стоит делать. При всем масштабе трагедии, при всем количестве смертей, человек продолжает любить, ненавидеть, интриговать, совершать подвиги. Во время войны проявляется все человеческое, только в более сконцентрированном виде. Наверное, любили быстро и страстно, ненавидели тоже быстро и страстно. Так что такую всеобъемлющую картину про все это — возможно ли сделать? И надо ли? Не могу ответить однозначно на этот вопрос.
— В разговорах с ветеранами замечаешь, что многие из них вспоминают войну как лучшее время своей жизни, несмотря на все ужасы войны, количество смертей…
— Совершенно верно. Я тоже это замечал. Люди, когда об этом вспоминают, рассказывают, они почему-то радуются. Они вспоминают время, когда люди были более открытыми. Наверное, это потому, что, как ни странно это звучит, люди могли ощущать тогда самую большую независимость. Я сам не был на войне, но я представляю себе эту ситуацию, пытаюсь представить, каково это, думать, что тебя в любую минуту могут убить. В любую. Ты даже не будешь знать, откуда эта смерть придет. Ты всегда будешь думать, что это случится с идущим рядом, с кем-то еще, только не с тобой. Смерть — то, что случается с другими. Я страшно жалею их и страшно за них переживаю, но до последней минуты верю, что со мной этого не случится. Психологию масс во время войны очень трудно показать, изучить и вообще понять. Я себе представляю такую ситуацию, вот, скажем, батальон в мирное время, тысяча человек. Из этой тысячи человек — кто сможет убить? Наверное, считанные единицы. А в военное время способны убивать почти все. Каким образом осуществляется эта перемена, подмена сознания, ощущения? Для меня это до сих пор загадка. Вот, например, в Гражданскую войну рубили шашками и белые, и красные… А среди них — половина крестьян, которые раньше и сабли-то в руках не держали. Но они почему-то оказались способны убивать в этой самой кровавой войне — войне с холодным оружием. В мирной жизни — пойди, попробуй, отруби человеку голову. Не выйдет ничего.
— Крестьяне, может быть, более привычны к смерти, все-таки на природе живут, со скотом работают…
— Нет, все равно есть некий барьер. Вот я лично спокойно могу, у меня не дрогнет рука, если придется на охоте застрелить зверя или прирезать барана, я к этому привык. Но я далеко не уверен, что смогу вот так вот взять и с холодной душой и сердцем прирезать человека. Как кабана. А в войну это происходит. Что такое происходит на планете вот в это конкретное время — совершенно непонятная вещь. Поразительная. Может быть, самая главная. Может быть, есть какое-то ощущение, что в этот момент за тобой стоит весь народ, а перед тобой — убийцы, захватчики…очень это все сложные вещи. Трудно найти точный ответ.
— Если вам представится в будущем возможность снять фильм «для себя», будет ли это фильм о войне?
— Я не очень хочу делать еще один фильм о войне. В ближайшем будущем, по крайней мере. Сейчас мне хочется чего-то нового, другого. Хотя, может быть, по прошествии какого-то времени я и вернусь к этой теме. Но повторяться не хочется. Хотя некоторые режиссеры раньше постоянно снимали фильмы о войне. Если снова будет нечто совершенно исключительное, как было со сценарием «Своих», и если это так же воодушевит — я с удовольствием сниму. Пока у меня другие планы. Сейчас хочу историческую картину снять. Подробнее рассказать не могу.
— Дмитрий, а вам не кажется, что современный исторический кинематограф прямо-таки помешался на аутентичности. Возможна ли аутентичность и, вообще, нужна ли она в кино?
— Конечно, нужна. Потому что делать какие-то ляпы — непростительно. Да и, наверное, важна. Ведь это всегда интересно зрителю. В некие отдаленные времена, люди, из-за того, что были по-другому одеты, даже двигались по-другому. Исторический фильм — это модель того, как, допустим, некий режиссер представляет себе древний мир, посмотрев какие-то картины, пообщавшись с консультантами-историками. Это именно наше представление о том времени. Пусть и с приблизительным соблюдением исторических деталей. Вот, например, художник Иванов нарисовал Христа. Он не мог соблюсти портретное сходство. Это его представление о том, каким был Христос. И далеко не факт, что было все именно так, как представлял себе Иванов. Именно этим историческое кино и интересно. Ты как бы сам себе конструируешь этот малоизвестный мир. Представляешь движения древних людей, их походку, манеры. Вот я сейчас снимал про войну. Я ведь не был на той войне. Я не знаю, как оно там все было. Я себе сконструировал некий мир — по рассказам бабушек деревенских, переживших оккупацию, других людей, историков и своим личным представлениям о том, как это могло быть на самом деле. На основе всего этого я и работал. Восстанавливал события, свидетелем которых я не был.
— Интересно, но вот картина Иванова существует уже в мировом искусстве самостоятельно. Ее ценность не в точности отображения исторических деталей. Там, видимо, присутствует точность другого рода. Свойственная именно художественной реальности.
— Да. Одно другому совсем не мешает. Кинематографическая достоверность вызывает сильный отклик в наших душах. Если зритель скажет «не верю», мы и сами перес-танем верить в эту кинематографическую нереальность. А нужно, чтобы зритель верил. Без этого искусство невозможно.
Беседовал Данила Рощин
1 Action (англ.) — букв. «действие», жанр современного кинематографа, характеризующийся динамичными сценами, передающими максимальную напряженность действия, например, в батальных сценах.
2 «Апокалипсис сегодня» — фильм режиссера Фрэнсиса Форда Копполы (1979) о войне во Вьетнаме, остающийся культовым по сей день. Снят по мотивам романа Джозефа Конрада «Сердце тьмы».

